Однажды в СССР - Гатин Игорь

С непривычки было тяжело стоять за прилавком по двенадцать часов, учитывая, что к разрубке, где нарубил – и отдыхай, его не подпускали. Отношения с Пашей тоже сразу ухудшились, когда он в очередной раз отказался обвешивать покупателей. Об этом он и думал, машинально взвешивая, заворачивая и отпуская товар. Вдруг ухо резанула непривычная фраза: «Контрольная закупка!»

«Дождался!» – пронеслось в голове. Впрочем, он был спокоен – знал, что работает честно. Что и показало контрольное взвешивание. У одного из проверяющих оказалось минус двадцать граммов, у другого – плюс десять, то есть в итоге ошибка на четыре килограмма составила лишь десять грамм – абсолютно допустимая погрешность, за которую даже замечание не имели право сделать – человек не электронные весы. Но дальше начались непонятные вещи. Были приглашены и директор, и Паша. Оба выглядели неважно. Директор мучился с похмелья, Паша – от страха. Купленные куски разложили на прилавке, тщательно отделив друг от друга, зачем-то сфотографировали и начали взвешивать уже по отдельности, опять же фотографируя и всё занося в протокол. Когда закончили, ему предложили подписать несколько бумажек. Он вопросительно посмотрел на директора с Пашей, оба энергично закивали, и он расписался, где было указано. После этого проверяющие вместе с директором ушли в его кабинет, захватив с собой и старшего мясника.

Ромка был спокоен и продолжил работать, уже и очередь образовалась. Где-то через полчаса проверяющие покинули магазин, вежливо попрощавшись. На прилавке закончились нарубленные куски, и он отправился в разрубку за новой партией. Паша не вязал лыка.

– Спасибо, Ромка, ты меня спас!

– Ты о чём, Паш?

– Молоток, что на себя взял. Меня бы реально могли посадить, там на рупь пересортицы, а эти ни в какую договариваться не захотели. Всё чин чинарём оформили, суки. Но ты не ссы, тебе всё равно ничего не будет. Ты же несовершеннолетний. Так, выговор вкатают. Вот они офигели, когда выяснилось, что тебе семнадцать. Прямо носами по бумажкам лазили, чуть не на свет проверяли. Обещали в торге всё ещё раз выяснить. Видно, им хвост накрутили, чтобы какого-нибудь мясника посадили. Никогда не видел, чтоб так землю рыли. Меня бог спас, что ты на «поляне» стоял, – Паша выглядел очень напуганным и счастливым одновременно.

– Подожди, Паш, что я на себя взял? Какая пересортица? Почему выговор, обвеса же не было?

– Ты чё, Ромка, с дуба рухнул? Да там кило веса в двух кусках – второй сорт. А ты же всё по два рубля посчитал, как первый. Там не обвес, а обсчёт – тридцать семь копеек на двоих. Чистая статья!

– Да рубил же ты! Откуда я знал, какой там сорт? Куски даже цельные, никаких довесков!

– Э, Ромочка, это ростовский разруб называется. Я год тренировался, пока насобачился. Да ты расслабься, говорю же, ничего не будет. Давай тяпнем. Всё! На сегодня работу закончили. Я уже тупичку в руки не возьму, почитай жизнь заново начал. Ща бы оформили на четыре года, как с куста. У меня же ещё предупреждение не снятое висит. Страшно подумать!

– А почему ты говоришь, что я на себя взял? Ничего я не брал!

– Да ладно! Не прикидывайся дурачком. Там же фраза была в протоколе: «Подтверждаю, что самостоятельно нарубил и отпускал означенный товар…» Но я не забуду, ты не думай! Пашка не такой! Давай тяпнем за дружбу. Вон она, жизнь-то, как повернулась. А я всё думал: «И какого хрена я с ним связался? Оказывается, не просто так!»

У Ромки потемнело в глазах, до него дошло, что он подписал, не читая, уверенный в своей чистоте, и с явного одобрения директора и напарника. Мысли вихрем закрутились в голове. Были и паника, и отчаяние, и злость на себя и Пашу с директором – его явно подставили! Что же делать? Хотелось куда-то бежать, что-то доказывать, кричать и топать ногами. Прежде всего он ненавидел себя. Как он мог подписывать такие важные бумаги, не читая, доверившись прохвостам и говнюкам? Он же знал им цену! Но он был уверен, что всё чисто – обвеса не было, это он как раз прочитал, а про пересортицу ему даже в голову не приходило. «Самостоятельно нарубил и отпускал…» Да его к разрубке на пушечный выстрел никто не подпускал – это все в магазине знали! Но кому ты это теперь докажешь? «Что написано пером, не вырубишь и топором». Эх, Рома, Рома, какой же ты ещё дурачок. И что же теперь делать? Очень хотелось звездануть Паше по этой счастливой пьяной роже, но никакого практического смысла в этом не было.

Постепенно он начал успокаиваться. В конце концов, его действительно, наверное, не посадят, раз Паша так уверенно об этом заявляет. Но какие-то последствия наверняка будут. Вопрос – какие? В любом случае ссориться с Пашей и директором ему явно не с руки. Раз Паша чувствует себя обязанным, нужно это использовать. И с целью минимизации последствий – у Паши действительно имелись завязки в руководстве торга, и с целью дальнейшей совместной работы – жизнь-то на этом инциденте не заканчивается.

– Ладно, Паш, обещай, что вытащишь меня из этого дерьма, а то ведь все в магазине знают, что я рубить вообще не умею и никогда не рубил. Тем более ростовский разруб.

– Да ты что?! Конечно, всё сделаю. Богом клянусь! Завтра же утром в торг заеду и переговорю. Материал всё равно туда поступит не раньше обеда. Не боись, предупреждением отделаешься. Нету у них других вариантов. Но почему они так упёрлись? Иваныч же знает одного, он ему шепнул: «Двести рублей», – ну, как обычно, а тот головой помотал и показал пальцем наверх, мол, оттуда коман да, не сами пришли. Наверное, месячник какой-нибудь объявили, вот они за мной и наведались, знают же, что я с предупреждением и на испытательном сроке. Точно «упаковать» хотели. Наверняка план сверху спустили кого-нибудь посадить, чтоб отчитаться к очередному пленуму. Ох, господи, спаси и сохрани! – Паша перекрестился и достал из-под разделочного стола бутылку водки, в которой оставалось уже на донышке.

Зуев рвал и метал. Его план не сработал. Недоносок оказался натуральным недоноском – несовершеннолетним. Это не укладывалось в голове. Его избил семнадцатилетний сопляк. Хорошо, что он никому не рассказал. Вот бы посмешищем выглядел. Почему он сразу не выяснил всё про него? А деньги пришлось отдать – мент работу сделал, и не его вина, что результат оказался иным. Теперь нужно выжимать максимум из сложившейся ситуации. Если не удалось посадить, то хотя бы жизнь попортить, насколько возможно. А возможности имелись, и немаленькие. Он ему такое пятно на биографии нарисует, что вовек не отмоется! В университете он учится. Вышибем его из университета!

Но оставалась ещё одна проблема. Посадив мальчишку, он собирался показательно разделаться со строптивой латышкой. А теперь не мог – боялся, помнил угрозу и чувствовал её реальность. Да-да, пришлось себе признаться в этом. Он даже провёл звонок из кабинета в подсобку, где находились грузчики, чтобы вызывать, если что. Но кабинет не единственное место, где тот мог его подкараулить. Как он теперь выяснил, сопляк оказался кандидатом в мастера спорта по боксу, а это уже не шуточки. Вот почему он так уверенно чувствовал себя тогда: для него мордобой – привычная стихия. А вы говорите – малолетний. Давить надо таких малолеток! Чёрт-те что происходит! Что за общество они построили, в котором уважаемый и могущественный человек вынужден опасаться какого-то малолетку, только и способного, что махать кулаками. Ему что, охрану теперь нанимать, как в этих дурацких заграничных боевиках? Как? Где? Как объяснять? Бред какой-то.

Мысль, что достаточно вести себя порядочно по отношению к окружающим, ему в голову не приходила. Там давно не было места для подобных мыслей. В последнее время голова привыкла лишь обслуживать желания – во что бы то ни стало и сколько бы это ни стоило.

Они сидели в грязной пельменной недалеко от Даниловского рынка, ели, соответственно, отвратительные пельмени, обильно приправленные уксусом, дабы скрасить вкус, и маленький полный человек, похожий на кавказца, но с русским именем Боря, постоянно вытирая жирный рот пухлыми сальными руками, предлагал ему невероятную схему: он, Ромка, привозит шмотья на десять тысяч рублей к поезду «Москва – Тбилиси», сдаёт это всё проводнику восьмого вагона и тут же в десятом вагоне получает лавэ от начальника поезда. Причём делать это следовало каждую неделю. Говорил человечек очень уверенно, будто и поезд, и поездная бригада были абсолютно ему подконтрольны.