Тюрьма - Джон Кинг

Большинство наркоманов сидят за ничтожные преступления, за кражи, чтобы выручить на дозу, они вырывали сумочки и вламывались в машины, чтобы упиздить такие суммы, которые возмутитель спокойствия Папа тратит в казино на пиво. Парочка парней с обвинением в том, что они живут на аморальные доходы, получаемые от своих подруг-воровок; один задушил драгдилера, сказался незначительный перевес, другой, будучи под кислотой, потерял самоконтроль и уничтожил колонию летучих мышей паяльной лампой. Когда история выплыла наружу, этого человека бессмысленно избили. Кажется, что парни из корпуса Б в большинстве своем любят животных, также это касается и парней из корпуса С. Это видно из того, как мы смотрим на птиц, летящих по небу, показываем пальцем, когда они садятся на башню, улыбаемся, когда тюремный кот крадется вдоль стены, погружая свои лапы в колючую проволоку, и даже насекомые занимают наше внимание. Мы ненавидим только крыс.

Наркоманов узнаешь сразу, вопрошающие глаза зажаты в тисках сморщенных скальпов, скелетообразные тела, и одежда висит, как на пугалах. Нас всех недокармливают, нет возможности содержать себя в чистоте, каждый мучается по-своему, но у этих наркотических ебанашек есть темная тоска, мысленное помешательство другого рода. Трудно проникнуться жалостью к этим ебанашкам в тот момент, когда они бьют окна и орут, что им плохо, они затевают потасовки в два-три часа утра, стучат в дверь на восходе солнца, вскрывают стеклом вены, совершенно ясно, что их место — в больнице. Запереть этих химических братьев вместе с сумасшедшими лунатиками, такими, как Мясник и Папа, с такими, как Живчик, душитель богатых леди, его спасло только отсутствие сексуальных мотивов и его твердые бицепсы, и Милашка, мачо-пидарас, который убил педофила, изнасиловавшего его семилетнего племянника, а затем стал пить кровь этого оборотня из пластикового стакана, что само по себе безумие. Но они здесь, в тюрьме, такая мелочная недальновидность типична для Директора и его лакеев-жополизов, судей и их дружков-хуесосов.

Иисус полагает, что наркоманы бывают или слабовольными и легко ведомыми людьми, или же глубокими философами, понимающими жизнь и ее сложную природу, и неотвратимый результат такого знания — внутреннее смятение. Как правило, встречается смешанный тип. Тяжело жить ради героина и крэка, и неважно, что подвело тебя к этому, жизненный опыт или генетический брак, и вскоре Иисус изрекает напыщенные тирады о наркотиках и о проклятье, которое они налагают на общественное единство, этот яд поставляют жадные капиталисты, пользуясь человеческой хрупкостью. Хотя вся организованная преступность сидит с корпусе А, наслаждаясь легкой жизнью в роскошном крыле, а во всей остальной тюрьме бессистемно смешаны люди, которые действовали по импульсу и не могли контролировать свое поведение, которые поддались своим эмоциям, у которых нет связей и серьезных денег. Будучи анархистом, который боролся с государственным капитализмом и глобализацией, и духовным искателем, который верит, что просветление может быть достигнуто только силой воли, Иисус понимает употребление наркотиков как физический ответ на духовный запрос.

Дождь хлещет потоком, вскоре на дворе появляются лужи. Молния бьет по скалам, освещая скучный ранний вечер, флюоресцирующее зарево, как рентгеном, просвечивает каждого заключенного. Я вижу поджаренные головы парней, ободранные наголо самым жутким электрическим шоком, пятнадцать гоблинов прыгают от радости, не зная, плакать им или смеяться. Электрическое напряжение бьет по нервам, и от этого мне хочется проверить, что там у меня под кроватью, но вспышка исчезает в долю секунды, и я борюсь со своим странным желанием, громко смеюсь, а проповедь Иисуса теперь начинает звучать в другом измерении. Он мог оказаться таким же безумцем, как и все остальные, этот фанат проповедует свою собственную версию древней мудрости, хиппи-бродяга, который дошел до перекрестка и ловит машину не в том направлении, пережевывает еще одну версию той же самой старой мечты. Электрическое напряжение падает, и он снова — хороший человек, один из лучших и самых оригинальных людей из тех, которых я когда-либо встречал.

Кажется, Иисус не заметил вспышки молнии, и я думаю о Джимми Рокере, в самом сердце Техаса он пожинает превосходный урожай, он расплачивается за свою жадность и любовь к жизни. Рокер — дурак, объедается фаст-фудом и упивается газировкой, биение его сердца совпадает с ритмом музыкального автомата, в котором продается жвачка, джинсы «Ливайс» и дорогие шины — это символ его смерти, его почитания материальных божеств. За мирской показухой прячется некий жесткий фундаментализм. Все не такое, каким казалось, и я снова смеюсь, думая, что на самом деле Джимми Рокер просто тупорылый мудак, если думает, что может делать все, что хочет. Иисус перестает говорить и пристально смотрит на меня, склонив голову набок, пытаясь прочитать мои мысли. Я собираюсь с силами, вслушиваюсь в грохот языческой ярости и мечтаю о своем сосновом бору; Тор[14] выстреливает ракетами, ободряет то, что мы в убежище, камера кажется почти уютной; и Иисус снова начинает говорить, а я жонглирую словами, слушаю о муссонах в Индии, о стремительных потоках и о тропических дождях, после которых просыпаются и выползают миллионы впавших в зимнюю спячку змей.

Понимаешь, друг мой, в Индии люди очень бедны, но у них есть вера. Он говорит, что нам это трудно понять, но это правда. В то время как Запад — слуга потребления, производит столько еды, что из-за этого появляются депрессивные толстяки и забитые артерии, обычный индус имеет дело с насущным и необходимым, с рисом, дхалом, хлебом и овощами. Они слишком благопристойны, чтобы есть животных, а мы без нужды убиваем сотни миллионов. Я киваю и жду, когда он продолжит, теперь думая о том, что Элвис любит гамбургеры и стейки на косточке, но никогда не смог бы убить корову, и я вспоминаю, как он говорил это, эти самые слова, в редкую минуту серьезности, Элвис — джентльмен, который просто хочет повеселиться, и потому он становится забавным, и легким, и благодушным. Он гораздо менее настойчив, чем Иисус, ему не достает этой остроты, хотя этот скитающийся Баба больше образован; и ты понимаешь, друг мой, мульти-национальные компании будут править миром, а мы сможем освободить себя, только если откажемся от жадности и будем жить своей жизнью, в согласии с духовными принципами.

Мой друг обводит взглядом комнату и продолжает, говорит мне, что тюрьма может быть раем или адом, выбор остается за нами. Мне следует задуматься над этим. В Семи Башнях у нас базовые условия, и я улыбаюсь, он прав, Иисус нахмуривается: «Выслушай меня, пожалуйста. И мы живем базовой пищей, которая оставляет нас стройными и с легкой головой. И существует несколько соблазнов». Опять же, это правда, я должен осмыслить это сам для себя, так что, друг мой, для правильного человека тюрьма может быть монастырем, если он для этого достаточно силен. Такой человек должен стараться не впускать в себя кривотолки и не бояться возможного зла, зная, что все, что он видит, — иллюзия, что это пройдет. Я киваю, отчасти зная, что он имеет в виду, но меня это не убеждает. Стоит подумать над этим, мой добрый друг.

Семь Башен — это не монастырь. Скорее прибежище для сумасшедших, но опять же, самобытных святых часто обвиняют в сумасшествии и богохульствах. Разве сам Иисус не был распят за справедливость и социализм? На следующий день он возвращается, чтобы рассказать мне о свами, с которыми он встречался в Индии, о том, что в восточной традиции есть место для духовного поиска; он рассказывает истории о юных королях ганджи в дредах, расхаживающих обнаженными по базарам, задыхающихся пеплом от жженного слоновьего говна, а уважаемые владельцы магазинов обкормили их самосой, и чапатти, и мисками дхала, печальные сказки об уволенных гражданских служащих, которые надевают набедренные повязки и отправляются странствовать вместе со своими старшими друзьями, оставляя своих жен и детей на несколько месяцев, на время путешествия дхармсалы. Иисус долго говорит, наслаждается аудиторией и возможностью попрактиковаться в английском, и я точно как пленник, он может рассказывать мне все что угодно, и я буду слушать его, бушует еще одна гроза; и вот я снова в поле зрения Иисуса, две недели, проведенные в городке на склоне холма, возносящемся высоко над Гангой, быстро пролетают; он клянется, что видел там духов природы, облака сознания, и я цинично улыбаюсь, представляя себе туманное сафари. Ну и пусть, все равно у меня бегут мурашки по коже, точно так же, как я вздрагиваю при мысли о великой Американской дороге, о свободе сидеть за рулем пикапа «Додж», с полным баком бензина, и быть настолько восприимчивым, чтобы слушать и понимать, что все на свете возможно.

Повисает пауза, может, ему кажется, что он слишком много сказал, слишком открылся и подставился, и теперь его будут презирать. Вот в чем проблема, мы снова оказываемся в критическом возрасте между детством и тем переломным моментом, когда мы понимаем, что должны прятать свои чувства. Чтобы нарушить молчание, я спрашиваю Иисуса, что за люди сидят с Папой. Я не называю их гоблинами, или мартышками, или мартышками-гоблинами, или любым другим детским выражением, потому что это выдаст мою собственную слабость; и он вздыхает и объясняет, что, как и Папа, это люди-загадки, их личности и преступления неизвестны. Они собираются кучками и находятся под защитой Папы, они живут сами по себе и не общаются с изгоями; он спрашивает, могу ли я различить их между собой, и я признаюсь, что нет. Он кивает и говорит, потому что у них одежда — одна на всех, и это меняет их внешность; они все вместе каждую неделю ходят к парикмахеру, четко каждую неделю, сила в числах, их волосы сбриты до кости, зима, и у всех на головы накинуты капюшоны, скрывающие лица. Я думаю о монахах, добро и зло сосуществуют так близки друг к другу; и он спрашивает меня, почему я смеюсь, и я отвечаю ему, а он качает головой и говорит, что это плохие люди.