Живы будем – не помрем - Михаил Веллер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ас — означает туз, — сообщила дочка, гордясь познаниями.
— Верно, на фюзеляже туз и малевали. А почему в картах туз главнее короля и что это означает? Вот именно. Асы — это боги из рода Одина, верховного бога норманнов. Разили с небес. Интересно, следует ли из этого, что карточная терминология имеет скандинавское происхождение?
Вечные вопросы
— В чем смысл жизни?
— Для этого надо сначала ответить:
во-первых, — что такое жизнь вообще, в масштабах Вселенной;
во-вторых, — что такое жизнь человеческая, в частности;
в-третьих, — что такое смысл;
в-четвертых, — почему его надо искать.
Разговор этот происходил при обстоятельствах, не совсем для того подходящих: ночной берег, мартовское полнолуние, луч поисковой фазы реанимобиля «скорой помощи».
…Сознание спящих в комнате отдыха фиксировало трансляцию, не давая сигнала проснуться, когда команды к ним не относились, — реагируя лишь на номер своей машины и фамилию своего врача.
— Десять тридцать два! Доктор Звягин, на выезд. Утопление.
Сели на койках, словно включенные, как и не спали.
— Утопление — поедем быстренько, — ровно сказал Звягин, выходя в коридор. — Возьми термос с чаем, Гриша.
История была довольно глупая, как и все подобные истории.
Милицейский патруль, проходя ночью по набережной, услышал сильный всплеск и бултыхание. Бросившись к решетке, увидели в лунном свете расходящиеся круги и голову, раз-другой показавшуюся на черной зеркальной поверхности, где дробились редкие золотые змейки фонарей.
Проклиная раззяву, один — хороший пловец — вмиг содрал с себя форму и прыгнул в обжигающую ледяную воду. Ему удалось почти сразу поймать тонущего за одежду и подтащить к гранитному спуску. Второй по рации сообщил о происшествии, и уже дежурный в центре вызвал к ним «скорую».
Когда звягинская бригада прибыла на место, приходящий в себя утопленник трясся и вяло отплевывался мазутистой водой, а его спаситель, одевшись, махал руками и делал приседания, чтобы согреться.
— Что ты искал в реке, ныряльщик? — ободряюще спросил Звягин, таща с Гришей к машине парня, с которого лили ручьи.
И в ответ получил вопрос о смысле жизни, каковой вопрос и разложил невозмутимо на составные части.
— Вразумительно, — просипел спасенный. — Обстоятельно.
— Мало тебя родитель в детстве порол, — неожиданным мужицким говорком пробасил юный милиционер, влезая следом в салон — посидеть в тепле.
— Хлебни чаю и посиди пока рядом с водителем, — выпроводил его Звягин.
— Кордиамин сделаем? — спросил Гриша, кидая в угол мокрое тряпье. — Как тебя зовут, Ихтиандр? — Надел иглу на шприц.
— Матвей… — Парень проливал чай на курчавую юношескую бородку. Тонкие ребра ходили под голубой пупырчатой кожей.
Звягин раскрыл раскисший студенческий билет: третий курс философского факультета.
— Как ты сверзился в воду, философ?
— В-ва-ва-ва, — простучал зубами философ. Его вдруг заколотила крупная дрожь. — Оступился…
— Ой ли? Что, головушка не выдержала мудрости веков? — съязвил Гриша. — Охладиться решил? Отдохнуть?
— В-вам эт-того не понять… — простучал Матвей.
— Где уж нам, — согласился Звягин, — отставным солдафонам, клистирным трубкам. Нам думать некогда, времени на это не остается. Это вы все философствуете — с моста в реку. Мыслители.
Пока ехали в приемный покой на улицу Комсомола, выяснились некоторые подробности как личного, так и общего плана. К первым относилось то, что жизнь Матвея решительно благополучна: из обеспеченной семьи, учится в университете, здоров, умен, — что называется, ничем не обделен. Ко вторым же Звягин прислушивался иронически: по словам впавшего в возбужденную разговорчивость Матвея, существование его стало непрерывной мукой, и не чаялось от нее избавления, потому что причины были какие-то абстрактные и глобальные.
— Все бессмысленно, — проповедовал Матвей с носилок. — Почему самые лучшие люди должны в жизни столько мучиться? Зачем чего-то добиваться, если все равно когда-нибудь умрешь? К чему все, если Солнце когда-нибудь погаснет, и жизнь на Земле кончится?
Горестные сетования сыпались из него, как в финале античной трагедии.
— Бешенство мозга, — поставил диагноз Гриша, и уточнил, — зажравшегося. Вот поработал бы ты на моем месте, когда каждую смену люди у тебя под руками умереть норовят, а ты их откачиваешь — может, и поумнел бы. Понял бы смысл жизни.
— А вы уверены, что их всех стоит спасать? — вопросил Матвей. — А если кто-то из них приносит лишь зло? А если кто-то все равно скоро умрет, испытав лишь ненужные мучения?..
— Знакомая постановка вопроса, — одобрил Звягин. — Гуманная. Глубоко философская. А главное — позволяющая ничего не делать.
Въехали под арку и остановились во дворе. Гриша поднялся на крыльцо, позвонил.
— Мне жаль вас, — соболезнующе сообщил Матвей на прощание. — Живете, не задумываясь… Верите в пользу… Рабочая пчела… Впрочем, вы счастливы.
— Видал наглецов, — сказал Звягин, — сам наглец, но такой — это редкость. Мотя-обормотя. Мне бы твои проблемы.
— Это не мои проблемы, — проплыл ответ из освещенного коридора. — Это проблемы человечества… И решать их таким, как я, а не таким, как вы…
— Глупости, — сказал Звягин. — Кто работает, тот и решает. А кто плачется, тот поплачет и бросит.
Он заполнил карту и вернулся в машину: — На станцию.
Взлетели на Литейный мост. Гриша спросил:
— Леонид Борисович, а теперь скажите — стоило ли его спасать, свинью неблагодарную? Меланхолик высокомерный…
— Спасать-то всегда стоит, — неопределенно отозвался Звягин, подремывая в кресле. — А вот что дальше…
Назавтра жена, вернувшись из школы, застала его за странным и небывалым занятием: Звягин валялся на диване, задрав ноги на спинку и уставившись в потолок. Вид он имел отрешенный.
Через час такого его неподвижного лежания в доме установилось легкое беспокойство: поведение Звягина выглядело беспрецедентным, решительно ни на что не похожим. Лежать, днем, целый час, молча, ничего не делая…
— Папа, что случилось? — не выдержала наконец дочка. — У тебя неприятности?..
Жена отреагировала иначе:
— Или ты нездоров, или боишься в чем-то признаться.
— Я ищу, — ответствовал Звягин.
— Что?
— Смысл жизни.
Привычные ко всему домочадцы впали в краткое остолбенение.
— Давно? — ехидно спросила дочка.
— Уже полдня.
— И где ты его ищешь? — уточнила жена. — На потолке?
— Если ты против того, чтоб я искал смысл жизни дома, я могу поехать в Академию наук, — предложил Звягин. — Только не жалуйся потом, что редко меня видишь.
— А до сих пор в твоей жизни смысла, значит, не было?
— Наверное, был. Но я его не очень искал.
— А теперь зачем он тебе вдруг понадобился?
— Для разнообразия. А то что ж такое, в самом деле: живешь-живешь, а в чем смысл — не знаешь. Каждый должен когда-то задать себе этот вопрос.
— Леня, — сказала жена, — ответь, пожалуйста: тебе этот вопрос кто задал — внутренний голос или какой-нибудь новый знакомый?
— Какая разница? — возразил Звягин. — Разве смысл от этого меняется?
— Послушай, ты всерьез, или ваньку валяешь?
— А по-твоему у меня не хватит мозгов в этом вопросе разобраться?
— Мудрецы всех эпох бились над этой проблемой! — с учительским пафосом произнесла жена, делая эффектный жест в сторону книжных полок — как бы призывая в свидетели своих слов упомянутых мудрецов всех эпох, написавших библиотеку.
— Это еще не повод, чтоб сию проблему не решить, — здраво заметил Звягин, мельком покосившись на ряды книг.
— Папа, — заявила дочка не без нахальства, свойственного юности, — у тебя слегка мания величия.
Звягин спустил ноги с дивана и добродушно улыбнулся.
— Есть одна замечательная история про знаменитого изобретателя Роберта Вуда, — поведал он. — В свадебное путешествие Вуд отправился в Египет, и там ученые показали ему загадочное розовое золото фараонов, секрет которого пытались раскрыть уже сто лет. Будучи человеком бесконечно любопытным, самоуверенным и бесцеремонным, Вуд украдкой сунул одну безделушку в карман, и в номере гостиницы, пока жена спала после обеда, раскрыл секрет при помощи ее маникюрного набора, лака для ногтей и спиртовки. Ученые были просто убиты.
И, поскольку от него явно ожидали выводов, заключил:
— Не надо впадать в гипноз авторитетов — раз. И надо уметь обходиться подручными средствами — два.
Переходя к действиям, он вытащил с полки второй том «Войны и мира» и плюхнулся обратно на диван, заметив:
— Давно я собирался прочесть эпилог как следует, да все руки не доходили — скучновато казалось.