Сулла - Антон Короленков

Античные авторы вслед за врагами полководца с удовольствием подчеркивали двуличие Мария, оказавшегося между молотом и наковальней. Вот любопытный рассказ на эту тему. «Когда ночью к нему пришли первые люди в государстве и стали убеждать его расправиться с Сатурнином, Марий тайком от них впустил через другую дверь самого Сатурнина и, солгав, что страдает расстройством желудка, под этим предлогом бегал через весь дом то к одним, то к другому, подзадоривая и подстрекая обе стороны друг против друга» (Плутарх. Марий. 30.3). «Все это, конечно, чистейшая выдумка, но характеризует поведение Мария с аристофановской меткостью».[480]

Не является выдумкой, однако, предложение консулу со стороны лидеров сената совместно выступить против «бунтовщиков». Времени на раздумье у него почти не было. Мы не знаем, как протекал разговор. У Мария имелись вполне уважительные причины для отказа: бесспорных доказательств причастности Сатурнина к убийству Меммия нет, к тому же речь идет о плебейском трибуне, чья личность священна и неприкосновенна. Но главное: расправа с Сатурнином выставила бы Мария предателем по отношению к бывшему соратнику. Этого-то, очевидно, и добивались лидеры сената – тогда они смогли бы сполна насладиться унижением наглого «выскочки». Другое дело, что об этом также вслух не говорилось; формально речь шла, надо полагать, о предложении Марию стать еще раз спасителем отечества, на сей раз от внутреннего врага. Тогда он мог рассчитывать на примирение с вождями нобилитета.

Понимал ли победитель кимвров, что это ловушка и что уничтожение им Сатурнина не принесет ему пользы? А ведь в свое время консул 133 года Муций Сцевола отказался выступить против Тиберия Гракха, хотя его и назвали за это изменником (Плутарх. Тиберий Гракх. 19. 4–5; Валерий Максим. III. 2. 17). Почему бы не последовать его примеру? Но на это победитель при Верцеллах не решился.[481] Сцевола был нобилем высшей пробы, с вереницей предков и большими связями, тогда как Марий ни тем, ни другим похвастаться не мог. Арпината могли просто запугать: если он не возглавит борьбу с Сатурнином, то назавтра ему не подадут руки в курии, рядом с ним никто не сядет, а его мнение не будет стоить и гроша. Не лучше ли стать вождем сената и народа и покарать по заслугам распоясавшихся «демагогов», которые к тому же слишком многое позволяют и в отношении самого Мария?

И еще одно обстоятельство. Если консул хотел предотвратить расправу над недавними соратниками, которая несмываемым пятном легла бы на его репутацию, то ему лучше всего было самому возглавить операцию против них.[482] В этом случае он мог держать ситуацию под контролем. Решение было принято.

В итоге сенат издал чрезвычайное постановление, sena-tusconsultum ultimum (Цицерон. За Рабирия. 20; Против Каталины. I. 4; О знаменитых мужах. 73.10). Поразительно, но имя Главции, чье соперничество как будто стало причиной убийства Меммия, в нем не упоминалось (Цицерон. Против Каталины. III. 15). Впрочем, на такие мелочи никто внимания не обращал – нобили жаждали расправиться прежде всего с ненавистным Сатурнином. Принцепс сената Марк Скавр, отличный актер, устроил целый спектакль – он явился с оружием и призвал защищать свободу и законы (Валерий Максим. III. 2. 18). «Из храма Санка и из государственных арсеналов римского народа по распоряжению консула Гая Мария было роздано оружие» (Цицерон. За Рабирия. 20). Сатурнин созвал своих сторонников и даже будто бы обещал свободу рабам. Уверяли, что соратники называли его при этом царем – самое страшное обвинение в глазах сенаторов. Но силы были неравны. В сражении на форуме[483] люди Сатурнина потерпели поражение и отступили на Капитолий.

Однако Марий приказал перерезать водопровод, и жажда заставила осажденных сдаться под честное слово. Консул перевел пленных в Гостилиеву курию и оставил там под охраной. Казалось, он избежал самого худшего – гибели бывших соратников.

Но Марий уже не контролировал ситуацию: группа сторонников сената[484] ворвалась в курию и расправилась с арестованными.[485] Правда, никто из участников «операции» не осмелился взять на себя ответственность за убийство трибуна – его убийцей объявили Сцеву, раба некоего Сервилия Квинта Кротона, который в награду получил свободу. (Голову погибшего, как говорили, показывал на пирах сенатор Гай Рабирий.) Там же погибли и другие сторонники Сатурнина – квестор Гай Сауфей и Квинт Лабиен. Главцию вытащили из дома одного из Клавдиев и также убили. Брат Сатурнина Гней Корнелий Долабелла, пытаясь спастись, бежал через овощной рынок, но его вместе с неким Луцием Гиганием настигли и также предали смерти. Погиб и Луций Эквиций. Дом Сатурнина разрушили, имущество «смутьянов» конфисковали (Цицерон. За Рабирия. 20 и ел.; Аппиан. ГВ. I. 32. 143-33. 146; Плутарх. Марий. 30. 2–5; Веллей Патеркул. П. 12. 6; Валерий Максим. VI. 3. 1с; Флор. III. 16. 5–7; О знаменитых мужах. 73. 10–12; Орозий. V. 17. 6-10).

Сенат мог праздновать победу: опасные бунтовщики усмирены, спокойствие восстановлено, выскочка-консул опозорен. Ведь он не только предал недавних союзников, но и совершил клятвопреступление, ибо обещал Сатурнину и его сторонникам неприкосновенность, а их перебили (Цицерон. За Рабирия. 28). Но дело было не только в репутации. Аграрный закон, за который столько бился Сатурнин и на который так рассчитывал Марий, остался лишь памятником права – сенат провалил его реализацию (Цицерон. За Бальба. 48). В 100 году в Цизальпинскую Галлию была выведена лишь одна колония Эпоредия (Веллей Патеркул. I. 15. 5).[486] Мариева колония на Корсике, которая, как иногда считают, появилась после закона 100 года,[487] могла возникнуть и раньше.[488] В любом случае это была капля в море.

Но сенат играл с огнем. Ветераны Мария, не получив долгожданной земли, затаили злобу и мечтали о мести.[489] К тому же сенат позволил себе слишком многое: был убит, как и в 133 году, плебейский трибун, Сатурнин, а также претор Главция и квестор Сауфей, хотя действующих магистратов, согласно закону, нельзя было не то что убить, но даже отдать под суд. «Дошло до того, – меланхолически замечает Аппиан, – что никого более уже не могли защитить ни свобода, ни демократический строй, ни законы, ни сан» (ГВ. I. 33. 146). Придет время, и многих из тех, кто глумился над трупами Сатурнина и его сторонников, постигнет подобная же участь. Они будут клясть Мария за жестокость и беззаконие, но вряд ли кто-то из них вспомнит, что он лишь идет по их стопам.

Однако все это было еще впереди, а сейчас начиналось десятилетие, которое кажется мирным на фоне предшествующих смут и кровавой гражданской войны, ожидающей Римское государство в ближайшем будущем. А пока Рим «приблизился к блаженному состоянию тех государств, которые вообще не имеют истории».[490] История в это десятилетие, конечно, была – не было лишь историка, который взялся бы за подробный и детальный рассказ об этих годах. Дело в том, что «античных историков интересовали преимущественно кровопролития и смуты; а эта декада, до самого своего завершения, предоставляет мало образцов как того, так и другого».[491] Тем не менее 90-е годы I века очень важны для судеб Римского государства. Именно в это время, столь плохо нам известное, вызревали события, которые в конце десятилетия приведут к грандиозному внутриполитическому кризису – Союзнической войне, а затем и к первой гражданской войне в истории Рима. В это же самое время на Востоке все более крепла Понтийская держава Митридата Евпатора, все чаще требовалось римское вмешательство в запутанные восточные дела. В итоге, как известно, Рим получил вдобавок к внутреннему кризису кризис внешний – Первую Митридатову войну.