Прозрение - Урсула Ле Гуин

Нас выпустили на свободу после заката. Я поднялся на стену у Северных ворот и увидел, как живые движутся среди груд мертвецов, приподнимая и переворачивая их, словно туши забитых овец, чтобы снять с них доспехи, а порой и перерезая кому-то горло, если возникали сомнения в том, что человек мертв. Вскоре призвали рабов — нужно было собрать погибших этранцев и перенести их тела к погребальным кострам на берегу Зольного ручья. Нас семерых тоже послали туда, и мы всю ночь при свете луны и факелов собирали и носили трупы. Это была жуткая работа. Я отчетливо помню лишь то, что каждый раз, когда мы с Ансо, работая в паре, клали очередное тело возле погребального костра, мне приходила в голову одна и та же мысль: о ребенке Сэлло, сыне Явена и моем племяннике, который прожил всего час в умирающем от голода городе. И каждый раз я просил Энну сопроводить в страну мертвых не душу этого мертвого воина, а ту крошечную, безвинно загубленную душу, не оставить ее во время странствий по полям вечной тьмы и вечного света.

Очень много было погибших из числа городских стражников. Они дорого заплатили за свою храбрую атаку.

Всю ту ночь в городе было неспокойно; и свободные граждане, и рабы ринулись в открытые ворота и принялись грабить продовольственные кладовые армии Казикара, и этранским солдатам, которые обязаны были охранять и ворота, и эти кладовые, пришлось отступить под натиском изголодавшихся людей, в большинстве своем к тому же хорошо им знакомых. Некоторые воины даже привезли в город повозки, нагруженные зерном, и горожане, облепив их, точно муравьи, дрались из-за каждой горстки зерна. Порядок был восстановлен лишь на рассвете, да и то пришлось применить силу — кнуты, дубинки и даже мечи. В тусклом утреннем свете я видел, какой ужас был написан на лицах воинов, когда они смотрели на своих соотечественников, женщин и мужчин, которые копошились над обглоданными останками овец, точно черви на дохлой крысе.

Рабам под угрозой смертной казни было приказано к полудню вернуться в дома своих хозяев. Так что я покинул святилище, успев лишь поблагодарить старого Ребу и принять в подарок от Мимена его рукописную копию поэмы Каспро.

— Только Эверре эту книжку не показывай, — сказал Мимен со своей суховатой усмешкой, и я, не зная, как его благодарить за столь щедрый дар, лишь пробормотал, заикаясь:

— Нет, нет, ни за что…

Это была моя первая собственная книга. Первая по-настоящему ценная вещь, которая действительно принадлежала мне. Я называл одежду, что была на мне, «своей одеждой» и доску в нашей классной комнате «своей доской», но даже эти вещи мне не принадлежали. Они были собственностью Дома Арка, как и я сам. Но эта книга… эта книга была моей!

Явен, вернувшись домой, первым делом, разумеется, поздоровался с родителями, выразил им свою любовь и почтение и поспешил прямиком в «шелковые комнаты», Было необыкновенно приятно видеть, как после его возвращения сразу расцвела и засияла Сэлло. Явен не слишком исхудал — во всяком случае, у многих горожан вид был гораздо хуже, — но и ему, безусловно, здорово досталось, и выглядел он измученным, огрубевшим и усталым. Он много рассказывал нам об этой военной кампании — мне, Сэл, Сотур, Астано и Око, когда мы все собрались у Эверры в классе, как в былые времена. Оказывается, против Этры вместе с войском Морвы выступили и несколько полков из Галлека, а также из Вотуса и Оска, так что нашим воинам приходилось нелегко, отбивая атаки по нескольким направлениям одновременно. Явен считал, что этранские военачальники допустили несколько существенных ошибок, отдавая путаные приказы, но никакого предательства в рядах нашей армии не было. Этранской армии действительно никак не удавалось поспешить на помощь родному городу, поскольку они постоянно вели сражения с вражескими полками, наступавшими с разных сторон, и в случае их отступления враги, несомненно, стали бы преследовать их до самых городских стен. Однако им все же удалось одержать победу, и они сразу же бросились на помощь Этре. Ночью они по лодочному мосту переправились через реку Морр и врасплох застали осаждавшую наш город армию Казикара, нанеся удар с востока, откуда его никто не ожидал.

— Однако мы и представить себе не могли, до чего трудно вам здесь приходится! — признался Явен. — Мне и сейчас страшно подумать, как вы здесь голодали… — Астано показала ему кусочек «осадного» хлеба, который специально для этого сохранила: коричневатую корочку, похожую на древесную стружку; хлеб в последние недели осады пекли из небольшого количества ячменной или пшеничной муки грубого помола, смешанной с соломенной трухой и солью.

— Вот уж соли у нас было сколько угодно, — сказала Астано. — Не было лишь того, что ею полагается солить.

Явен улыбнулся, однако мрачные морщины у него на лице так и не разгладились.

— Ничего, Казикар нам еще за это заплатит, — сказал он. — Мы его заставим!

— Ах, и ты говоришь о плате… — промолвила Сотур. — Значит, мы теперь купцы?

— Нет, сестренка. Мы воины.

— Нет, а вот с нами, женами воинов, их возлюбленными, матерями и сестрами… как будет Казикар расплачиваться с нами?

— Да уж как получится, — мягко ответил Явен и обнял за плечи Сэлло, сидевшую с ним рядом на школьной скамье.

Эверра заговорил о чести города, об оскорблении, нанесенном нашим великим Предкам, о необходимости мести. Явен слушал его внимательно, но больше о войне не сказал ни слова. Зато принялся расспрашивать меня о том, как мне жилось у жрецов, что мы делали в Гробнице Предков и какие древние документы и реликвии спасали. И когда я рассказывал ему об этом, то видел перед собой лицо прежнего Явена, страстно любившего историю, эпос и поэзию и с таким вдохновением руководившего нами, когда мы «возводили» на вершине холма в Венте старинную крепость Сентас. Мне вдруг захотелось спросить у него, что он думает насчет «новых» поэтов. Возможно, подумал я, наш Явен когда-нибудь станет Отцом Аркаманта, а я буду учителем в его школе и тогда непременно дам ему прочесть «Превращения» Дениоса — пусть и он откроет для себя целый новый мир… Впрочем, все это были только мечты, по-настоящему я себе подобной возможности не представлял. И все же под воздействием мыслей об этом я рассказал Явену и о том, как мы еще в самом начале осады декламировали в мужской Хижине, где нас заперли, «Мост через Нисас» и все собравшиеся там мужчины хором ревели «У стен высоких Этры…». В общем, кончилось все тем, что мы прямо там, в классе, тоже принялись декламировать баллады, и Явен вел нас своим звучным голосом, и кое-кто из моих учеников, отощавших за время осады малышей, потихоньку прокрался в класс, чтобы послушать этот странный хор. Ребятишки с округлившимися от изумления глазами и не понимая, что происходит, смотрели на молодого высокого воина, который, радостно смеясь, с воодушевлением выкрикивал строки прекрасной поэмы Гарро: «Спасалось бегством войско Морвы, // Ее храбрейшие сыны бежали…»