Инициалы Б. Б. - Бриджит Бордо

— Могли бы, между прочим, поинтересоваться моим мнением… или я вообще не в счет в ваших играх, я, ее муж! Отныне я решаю, будет моя жена сниматься или не будет! А я не желаю, чтобы она снималась, скоро ей придется заниматься ребенком. Этот фильм — последний, в котором я разрешаю ей сняться, и то потому, что она подписала контракт еще до того, как я вошел в ее жизнь!

Я остолбенела. У нас сейчас не бальзаковские времена!

Да как у этого паршивца, который к тому же еще и живет за мой счет, язык повернулся сказать такое моему импресарио при моем секретаре, моей горничной и при мне самой! Ну нет, этого я не потерплю.

От ярости я не могла вымолвить ни слова, только чувствовала, как во мне поднимается жар и волна нечеловеческой силы захлестывает меня. Я готова была убить этого супермена на содержании, который посмел так нагло сунуть свой нос в мои дела, не имеющие к нему никакого отношения. Ольга, однако, сумела сохранить спокойствие, по крайней мере внешне. Она не понимает, сказала она, с какой стати он позволяет себе вмешиваться в деловой разговор, который касается только ее и меня.

Услышав это, Жак кинулся на нее, схватил за горло и заорал:

— Я ее муж, старая сводня, теперь я решаю, а я говорю нет, нет и нет, никогда, хватит этой курочке нести для вас золотые яички, кончено, кончено, кончено!

Ален уже разнимал их, умоляя Жака успокоиться, а Муся взяла меня за руку, чувствуя, что я вот-вот кинусь в драку.

Я действительно вскочила, словно подброшенная пружиной, и влепила Жаку пару великолепных пощечин — они были достойны лучших кадров мирового кино. То, что началось потом, не поддается описанию. Это был выплеск ярости, слишком долго копившейся и в нем, и во мне, бурное выяснение отношений, неуправляемая стихия; то, что мы делали, что кричали друг другу, не укладывалось ни в какие рамки дозволенного. Нам двоим было тесно в этом доме, на этой земле, один из нас должен был уйти навсегда. Я ненавидела его, ненавидела себя за то, что вышла за него замуж, что ношу от него ребенка, я хотела умереть, сдохнуть, сгинуть, а его оставить на всю жизнь калекой, импотентом. Я изо всех сил била его коленом между ног, я наказывала то, что сильнее всего меня унизило.

Ольга, Ален и Муся общими усилиями и с большим трудом растащили нас.

Я лежала на полу с распухшим лицом и адской болью в низу живота. Может быть, у меня будет выкидыш! Ольга позвонила маме и сказала, чтобы она приезжала немедленно, что мне очень плохо и что я вышла замуж за буйного психа.

Жак убрался — и слава Богу!

Срочно вызвали врача, он сделал мне какие-то противоспазматические уколы. А мне так хотелось, чтобы случился выкидыш! Но я была до того измучена, обессилена, растеряна, растерзана, что безропотно покорилась тем, кто занялся мною после этого незабываемого кошмара. Разумеется, о съемках назавтра не могло быть и речи.

Недурное начало!

С первого же дня у съемочной группы были сплошные проблемы, и все из-за меня. Но разве это моя вина? О, нет!

Сразу же приехала мама. Теперь со мной были обе мои мамы. Они окружили меня любовью и заботой, Ален и Муся неусыпно присматривали за мной, Клоун и Гуапа ластились ко мне, и благодаря всему этому я довольно быстро поправилась.

Снималась я, как будто глотала лекарство, необходимое, чтобы выжить. Я думала о Жаке. Несмотря ни на что, я чувствовала свою зависимость от него: он был отцом ребенка, который спал — и наверняка видел кошмарные сны — у меня в животе.

Жак был мне нужен!

Куда он уехал? Он не давал о себе знать.

Мои мамы советовали мне развестись как можно скорее — они помогут мне растить ребенка, а я, по крайней мере, буду хозяйкой своей жизни, своих поступков, своего будущего. А не то я превращусь со временем в подобие матери Жака, зачуханную домохозяйку с пятью или шестью детишками на руках, покорную рабу большой семьи, главой которой будет он!

Они были правы! Но тогда зачем я выходила замуж?

Зачем? Зачем? Зачем вообще все?

Однажды вечером Жак позвонил. Он был в Париже, пытался возобновить свой контракт, но слишком поздно. Морис Роне уже снимался. У Жака был грустный голос: он в отчаянии, он совсем потерял голову, он любит меня, он так несчастлив! Я чувствовала то же самое. Мы снова хотели быть вместе. Узнав об этом, мама и Ольга чуть не упали в обморок. Они ни минуты не останутся в этом доме, если вернется Жак! Они не меняют свои мнения, как перчатки, и если у меня семь пятниц на неделе, то на них я могу больше не рассчитывать. Я сама делаю себя несчастной. Мне нравится устраивать драмы и создавать сложности, и так далее, весь набор аргументов оскорбленных в лучших чувствах матерей.

Жак вернулся, обе мамы уехали.

Я была счастлива. Он тоже. В доме стало весело, собаки заливались радостным лаем, съемки шли прекрасно. Все было лучше некуда в этом лучшем из возможных миров!

Все дни напролет я танцевала. В объятиях Дарио Морено раз за разом отплясывала румбу — «Тибидибиди-пой-пой!» Порхала в руках Филиппа Нико под неистовый рок-н-ролл. Обольщала Анри Видаля, зазывно покачивая бедрами в ритме супер-эротического блюза.

Танцы до упаду!

Мой четвертый месяц становился заметным. Плоский животик слегка округлился, но самым красноречивым свидетельством были мои груди. Каждые три дня костюмерше приходилось покупать мне бюстгальтер на номер больше. Я походила на подушку, перетянутую посередине! На меня надевали корсет, чтобы талия оставалась тонкой. Но от этого жировые валики расходились кверху и книзу!

Я уже начала бояться, что произведу на свет урода с деформированной головой или с увечьями от моих прыжков, скачков и пируэтов.

Однажды ко мне на студию неожиданно явились Рауль Леви и Клузо! Слава Богу, Жака как раз не было! Клузо собирался провести август в «Золотом Голубе», в Сен-Поль-де-Ванс, и хотел поближе со мной познакомиться. Рауль был, как всегда, непринужденный, красивый, уверенный в себе и в своих планах. «Истина» будет их шедевром, а я — ее героиней, вот и все!

Клузо, которого я никогда раньше не видела, произвел на меня странное впечатление. В этом маленьком сухощавом человечке отталкивающей наружности была какая-то волнующая чертовщинка.

Драма разразилась, когда Жак застал меня за чтением наброска «Истины». Он сказал, что запрещает мне раз и навсегда даже думать о съемках в подобном фильме, что этой ролью я опозорю себя перед ним, его семьей, нашим будущим ребенком, что мое падение разрушит все, в чем он видит залог нашей счастливой совместной жизни.

Я не переношу приказов, особенно лишенных смысла; у меня сразу возникает желание побороть то, что я называю идиотизмом в чистом виде. От диктаторских замашек Жака я стервенела.