Остров женщин - Альваро Помбо

— Ты сама сейчас притворяешься, хотя тебе-то это совсем ни к чему. Если уж ты наговорила мне столько приятных вещей, то скажи и последнюю: что ты тогда имела в виду?

— Я имела в виду, что твой отец не Фернандо, а Габриэль. Ты дочка Габриэля, зануда. Твоя мать согласилась выйти замуж за Фернандо при условии, что он даст тебе свою фамилию, поэтому по закону ты, конечно, его дочь.

— Я тебе не верю!

— Естественно, веришь, причем настолько, что тебе даже не нужно спрашивать маму. Но ты все-таки спроси.

Мысли у меня путались, в голове крутилось сразу несколько вопросов. Мне не хотелось показывать тете Лусии, что преподнесенное ею с таким злорадством сообщение повергло меня в полное замешательство, а в злокозненности своей тетки я в данном случае нисколько не сомневалась. Я только желала знать, почему она сделала это именно сейчас.

— Ты права, я тебе верю, но не понимаю, почему ты не сказала об этом раньше.

— Мы все вчетвером — Габриэль, Фернандо, твоя мама и я — договорились, что, поскольку брак состоится и все будет законно, хотя я считала, что ничего хорошего из этого не выйдет, так вот, мы договорились, что никто никогда об этом не узнает, прежде всего ты. Том, например, тоже ничего не знает. Единственный раз в жизни я выполнила свое обещание, но теперь, нарушив его, чувствую себя такой, какая я есть. И не только я.

— Но почему ты выбрала именно этот момент, спустя двадцать семь лет, когда тебе уже все безразлично, почему?

— Хочешь знать, почему? Потому что я вижу, как ты начинаешь умиляться, глядя на своих родителей. Умиление затмевает мораль. Их влюбленность размягчает твое сердце, и вместо того чтобы испытывать чувства, которые должна испытывать, которые испытываю я — скуку или отвращение, — вместо того чтобы смеяться над этим соглашением, этим латанием дыр, этим поздним примирением, ты все это одобряешь. Но ты не можешь это одобрять, и никто не может. Пока я жива, никто не будет радоваться подобному исправлению прошлого или одобрять его. Исправлять уже нечего, что сломано, то выброшено. Вот почему я сказала тебе об этом сейчас, именно сейчас!

Во время разговора тетя Лусия пару раз меняла позу и наконец села спиной к зеркалу, скрестив на груди руки и пристально глядя на меня.

— До чего же ты труслива, племянница, хочешь спастись во что бы то ни стало, не желаешь признавать, что мать тебя обманула! Чем ближе вы были, тем более скрытной она была и тем больше тебя обманывала. Не то поразительно, что я молчала, а то, что она ничего не рассказала лет десять назад, когда ты была уже достаточно взрослой. Почему твоя мать не сказала тебе правду? Отвечай!

— Не знаю, тетя Лусия.

Я кое-как простилась и вернулась домой, но не могла ни лежать, ни сидеть и начала кружить по комнате. Мне не хватало воздуха, и я открыла окна, но свежий воздух не принес успокоения, наоборот, шум моря и красота любимого с детства острова еще сильнее раздражали меня. Я закрыла окна и не стала спускаться ни к обеду, ни к ужину. Спустя примерно полчаса после ужина и обычных посиделок, когда все уже разошлись по своим комнатам, я услышала сначала на лестнице, а потом на площадке характерные мамины шаги — твердые и решительные. Она пару раз постучала в дверь и вошла. Я лежала на постели, глядя в потолок.

— Ты заболела?

— Нет.

— Почему же ты не пришла ужинать?

— Потому что мне не хочется разговаривать.

— Совсем не обязательно разговаривать, можно просто поужинать.

— Я никого не хочу видеть и не хочу видеть тебя.

— Почему ты не хочешь меня видеть?

— А ты как думаешь? Тебе кажется нормальным, что я вдруг расхотела тебя видеть?

— Нет, мне это не кажется нормальным.

— Тем не менее так оно и есть. Я больше не хочу тебя видеть.

— Что за глупости! Почему?

— Потому что ты меня обманула. Двадцать семь лет сплошной лжи, с меня хватит!

Мама присела на край кровати.

— Насколько я знаю, я тебя никогда не обманывала. В нашем доме ложь считается худшим из зол, поэтому никто не лжет.

— А ты лжешь. Ты говорила, что я твоя дочь, но это не так.

— Что значит не так? Как тебе в голову могла прийти такая глупость? Кто тебе это сказал? С чего ты взяла?

— Тетя Лусия говорит, что я дочь Габриэля. Это правда?

Ровным тоном, каким обычно обсуждают общие вопросы, никого конкретно не касающиеся, мама сказала:

— Значит, Лусия говорит, что ты дочь Габриэля, а не моя, и ты этому веришь.

— Ты согласилась выйти замуж за Фернандо при условии, что он даст мне свою фамилию, потому что была беременна. Это правда?

— Я не ставила никаких условий! Я обожала Габриэля и много раз тебе об этом рассказывала. То, что нам пришлось расстаться, было ужасно, и я думала, ты понимаешь, чего мне это стоило. Да, я была беременна, но никогда об этом не говорила. Зачем?

— А Фернандо ты сказала или нет?

— Фернандо в то время хотел жениться во что бы то ни стало, на мне или на твоей тете Лусии, не важно. Он влюбился в меня, считая, что ему подойдет любая из нас.

— Но ты сказала ему правду?

— Конечно, но без всяких условий, просто поставила в известность. Я не хотела делать аборт, а если он меня любил, то должен был любить и беременной. Так и получилось.

— Не может быть, чтобы все было так просто.

— Почему не может? Это ты плетешь интриги, ты и Лусия, вы обе. Ко дню свадьбы у меня было уже три месяца, но ничего не было заметно. Фернандо получил то, что хотел. Не понимаю, в чем дело и почему ты на взводе, во время войны тысячи женщин оказывались в таком же положении, и никакого преступления в этом нет.

— Почему ты мне не сказала, что я дочь Габриэля?

— А разве я когда-нибудь говорила, что ты не его дочь?

— Поскольку ты вообще ничего не говорила и относилась ко мне так же, как к Виолете и Фернандито, я не сомневалась, что отец и есть мой отец.

— По закону это так, ты носишь его фамилию. Только не говори, что ты чувствуешь зов крови, ты же не героиня романа.

— Ты должна была мне сказать, что я дочь Габриэля. Это полностью меняет мое прошлое и вообще все прежние понятия.

— Какая глупость! Не понимаю, почему.

— Почему ты мне не сказала?

— Потому что абсолютно все равно, кто твой отец. Я твоя мать, и это важно, а отцы, мужья, мужчины легко могут заменять друг друга. Я думала, ты со мной согласна.

— Я хочу остаться одна. Может быть, это и все равно, может, все мужчины одинаковы, но то, что ты не сказала мне правду, хотя я думала, что мы так близки, — это не все равно и не может быть все равно. Это ужасно. Оставь меня, уйди из моей комнаты!

Она вышла и в этот миг была больше похожа на тетю Лусию, чем на себя, потому что я услышала: «Господи, ну зачем мне сейчас вся эта история?» Я вскочила, с силой захлопнула дверь и завизжала:

— Ты шлюха! Шлюха!

Я впервые в жизни оскорбила маму. Уверена, она даже не обернулась.

Раскрывшаяся тайна ошеломила, опустошила, парализовала меня. Невозможно было представить, чтобы я в свои двадцать семь лет не распознала обман, а если и возможно, то лишь с горечью и презрением. Немногое может причинить такую боль, как сознание того, что мы не разглядели очевидное, хотя является ли оно очевидным, это еще вопрос. Испытываемое нами унижение наполняет и искажает все вокруг, в первую очередь те чувства и мысли, которые до открытия роковой тайны казались совершенно правильными или действительно были таковыми.

Но самым обидным было не то, что в течение двадцати семи лет меня обманывал человек, которым я восхищалась, а то, что прежний образ Габриэля оказался разрушен. На протяжении всех этих лет он был гораздо более важной частью нашей семейной мифологии, чем необыкновенные истории и элегантность тети Лусии, символом маминой чистоты и цельности, поскольку сам был цельной и честной натурой. Не присутствуя в моей реальной жизни, он неизменно присутствовал в моем сознании. Я поняла, что всегда приписывала ему черты, какие приписываешь знаменитому киноактеру. И вдруг тот факт, что он живет в Мадриде и иногда, а возможно, и часто думает обо мне, приобрел какую-то странную значимость, постоянно тревожа мою застывшую душу. Теперь, когда он навсегда перестал быть маминой романтической любовью, меня интересовала не его мифическая сущность, а, как это ни смешно, вполне конкретные вопросы: хотел ли он меня когда-нибудь видеть, терзался ли из-за того, что не знал меня, ненавидел ли, как ненавидят носителя постыдной тайны? Мысль поехать в Мадрид и поговорить с ним настолько овладела моим смятенным сознанием, что я отправилась посмотреть расписание поездов из Сан-Романа или из Летоны, которые теперь казались мне абсолютно чужими городами где-то на краю света. Центром мира стал для меня Мадрид.

Какую все-таки роль играл в этой истории мой отец, то есть Фернандо? Он дал мне свою фамилию и участвовал в обмане, который без его согласия и содействия был бы невозможен. Он пошел на это, чтобы без хлопот получить то, чего добивался, — мою мать. Но она ведь ждала ребенка, с которым в будущем придется считаться, — зачем ему это было нужно? Они думали, узаконив мое существование, они меня облагодетельствовали, но тогда не нужно было говорить мне правду. Тетя Лусия вдруг предстала передо мной злобным, ядовитым, своевольным и жестоким существом, выстрелившим в меня застарелым ядом, который меня тут же парализовал.