Скрытое во мне - Саша Зеркальный
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мое отвратительное настоящее настолько сильно врезалось в мозг, что стало больно физически. Я сидел на подоконнике, смотрел вниз на дорогу, а внутри меня расстилала свои покрывала боль. Меня словно ломало изнутри нахлынувшая горечь и стыд. Слезы текли по щекам сами по себе, и остановить их я был не в состоянии.
Что я делаю со своей жизнью и зачем? Ведь все начиналось так хорошо в моей самостоятельной взрослой жизни. Неужели же уход Макса мог настолько сильно на меня повлиять, вынудив стать настоящей шлюхой? Я и не вспоминал о нем в последнее время или врал себе, что не вспоминаю? Почему стал настолько неаккуратен и срубил свою репутацию под корень похождениями в общаге?
Настолько мощного чувства стыда и уныния я не испытывал никогда прежде. Меня буквально прибило к земле огромным булыжником, и из него сочилось отчаянье, настойчиво проникая в разум, сознание и даже поры. Мозг генерировал памятные картинки моего пребывания в той злосчастной аудитории, где все и каждый смотрели на меня, смеялись и перешептывались. Наверное, так же и мои любовники у меня за спиной обсуждали мои похождения, тело и умения.
В тот момент мне не хотелось есть или пить, выходить на улицу и вовсе не находилось сил, только одно желание сверлило мозг — спрятаться от этого мира и никогда больше не появляться в его пределах. Только смотреть на него из своего окна, курить одну за одной и горько реветь, будто мне вновь пять лет, я разбил коленку и хочу к маме на ручки.
За своими обострившимися переживаниями мысли плавно переместились на родителей, и начали всплывать картинки того, как они могли бы отреагировать на мое поведение. И если бы я спал только с девушками, то наверняка бы меня еще и похвалили, но узнав про частые встречи с парнями, не гнушаясь пассивной роли, я вряд ли услышал бы в свой адрес лестные отзывы. Никого не волнует в этом мире твое личное удовольствие и предпочтения. Есть заведенные обществом, давно принятые условные правила, определяющие с детства хорошее поведение и плохое.
Еще полтора года назад, когда мы гуляли нашей небольшой компанией в парке, Яна красочно описала те самые рамки, в которые люди загнали сами себя. Трахаться в свое удовольствие с кем попало — плохо. Вести разгульный образ жизни — плохо. Если ты девушка и у тебя много мужчин — ты шлюха. Если ты гей — то изгой. А пассивный гей, неразборчивый в связях, вообще может рассчитывать только на расстрел.
Вспомнились в тот момент страхи Максима относительно разоблачения его ориентации, рассказы о несправедливости расстановки приоритетов в нашем обществе, наполненном гомофобами. Ему казалось, что неприятель может скрываться под каждым кустом, обязательно кто-нибудь из самых близких окажется противником и в один прекрасный момент, когда ты этого больше всего не ожидаешь, тебя огреют по голове битой просто потому, что посчитают тебя недостойным жить на земле.
И мне стало страшно. По-настоящему страшно, ведь я собственными руками повесил себе на лоб табличку с надписью «гей». Кроме этого там было приписано множество других определений, которыми люди с радостью награждают недостойных, по их высокому мнению. Что же скажет теперь отец, который прежде гордился сыном? Как поступит, узнав всю подноготную про него? Может ли мать обнимать меня с любовью, зная, что люблю брать в рот у мужиков?
Разбитый на осколки, раздавленный и обессиленный я выл, подобно зверю, сидя в своей темной квартире в полном одиночестве. Сам себя доводил до отчаяния рассуждениями, непрошеными мыслями, страшными фантазиями. С трудом дополз до разворошенной кровати и влез под одеяло, скуля раненым животным, не давая себе ни шанса на передышку или отпущение. Зареванный и уставший, я снова погрузился в тот тягостный сон, преследовавший меня последние дни, а проснулся уже на следующий день под приглушенные звуки чьих-то голосов.
— Ты что-нибудь понимаешь? — говорил Ростик где-то совсем близко.
— Нет, — тихо отвечала Яна. — Он что, все это время спал?
— Видимо, да.
— Все две недели? Может, скорую вызвать?
— Мне кажется, он под чем-то, — рассуждал Ростик, и я ощутил на щеке его дыхание, словно он наклонился посмотреть в мое лицо.
Намеренно не открывая глаза, я притаился и старался не шевелиться. Вместе со мной проснулось и чувство стыда с ненавистью к себе, а кроме этого мне не хотелось, чтобы друзья видели меня в подобном расхристанном состоянии.
— Что может действовать так долго?
— А если он временами снова закидывается?
— Все равно нужно скорую вызвать, — настаивала Яна. — Возможно, у него передоз?
— Подождем еще пару дней и посмотрим, давай?
— Хочешь оставить его в таком состоянии? Спятил?
— В каком таком? Говорю тебе, он обдолбан!
Они препирались еще некоторое время, а я молился, чтобы они скорее ушли и оставили меня в покое, перестали шуметь и квартира снова погрузилась в тишину. Так и случилось через какое-то время. Ростик уговорил Яну подождать и понаблюдать за мной, во мне же созрела странная решимость избавить их от этой необходимости. Право слово, зачем обременять людей настолько никчемным, как я, человеком.
Выбравшись из постели и взглянув в серую мглу за окном, я поежился и обнял себя руками. Почему-то резко похолодало в квартире: или погода изменилась, или я забыл прикрыть форточку вчера вечером. Медленно подойдя к подоконнику, выглянул на улицу и понял, что асфальт, деревья и крыши домов начало засыпать снегом. Как же это я пропустил момент начала своей любимой зимы? От этой мысли стало еще горче на душе и захотелось непременно согреться.
Пошаркав в ванную, впервые за все время своего добровольного заточения включил свет и взглянул на себя в зеркало. На меня оттуда смотрело нечесаное, грязное пугало, с потухшим равнодушным взглядом и серой кожей. Включив горячую воду, заткнул старую чугунную ванну пробкой и принялся раздеваться. Комната наполнилась паром, зеркало мгновенно запотело и спасло от возможности себя созерцать, потому что от отражения начинало тошнить.
Прежде эта квартира принадлежала моему деду
