Тайна смуты - Сергей Анатольевич Смирнов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Верно! Верно! Любо! – раскатились голоса.
– Потому-то мы быстрее и легче ветра, стремительнее всякого речного потока и сокрушительнее ливня и града, жгучее огня. И тверже наше товарищество любого камня-гранита, ибо камень-скалу ни ветер не повалит, ни река не размоет, ни огонь не сожжёт! Верно ли говорю?
– Верно! Верно! Любо! – хлынул припев тысячи глоток.
– А теперь погребём павших и – в путь! – И прибавил полковник уже хрипло: – Проголодался я. Пора волкам свежатинки добыть…
Вместо сабель замелькали выбранных могильщиков лопатки-совочки, коими и от пуль при случае можно лицо прикрывать. Шибко выкидывали козаки землю, роя при дороге неглубокую братскую могилу. Один Тарас подошел к немцам и стал смотреть: так валом и остались лежать немцы, расстрелянные, посечённые, потоптанные конной лавой. Да и «лисовчиков» они положили, пожалуй, поболе, чем было доложено дикому полковнику. Оттаскивали своих «лисовчики», стал оттаскивать тяжёлых, в бронях немцев к ближайшим кустам и Тарас, начиная с Ганса, у коего лицо было обезображено двумя пулями, а из шеи торчала татарская стрела.
«Лисовчики» поглядывали на Тараса молча. Тот, уже сбегав за саблей своею и всем, что оставил поодаль, теперь сёк кусты, чтобы покрыть заложных покойников.
За тем делом человечья тишина стала над полем и прервалась возгласами, только когда по дороге принеслась от Троицы оседланная, но без седока Серка. Уже по глазам своей милой кобылки и по её весело приподнятой верхней губе Тарас увидел, что дело она сделала – драгоценную ношу доставила и передала на надежные руки. Обнял Тарас Серку за шею, погладил по плечу и снова торопко взялся за дело.
«Лисовчики», увидев вернувшуюся к Тарасу бахматку, только поахали-поухали в меру и попереглядывались между собою, а никакого слова – ни восхищенного, ни язвительного – не произнесли: не знали, как на то после своих причуд их предводитель голову повернёт. Что и говорить: всех поразили и смелость, и вёрткость Тараса. Получалось, что победил он самого Лисовского, однако ж и полковник благородно оценил его удаль. Да ведь, если б захотел, то, конечно, засёк бы белявчика, но оставил в живых, признав его отвагу. Так что лучше помолчать даже при виде того, как этот малой, да удалой теперь заботу проявляет о нехристях лютеранских.
Удалью и ловкостью Бог Тараса не обидел, да богатырской силы не дал. Богатырская-то сила, она с ловкостью и вёрткостью в одном теле не дружит. Едва полторы дюжины немцев вместе с их железом – не раздевать же убитых! – перетаскал Тарас, упарился весь, а «лисовчики» уже завершили погребение, похлопали лопатками по широкому и низкому холмику, кто-то перекрестился, кто-то только шапку помял – и невольно единым взором уставились на Тараса. Тот благоразумно решил не испытывать их терпения, а только рёк негромко:
– Може, хоч дорогу полегшимо та в одну купу їх зберемо?[76]
– Кому треба проїхати, то нехай руки і маже[77], – отвечал за всех, благо без злобы, козак Богдан.
Делать нечего. Молча – не зная, как правильно молиться за лютеран, – перекрестился Тарас в сторону заложного погребения, сказал только: «Прийми їх, Господи!» и вскочил в седло.
Раненых своих «лисовчики» не оставили, конечно. Кто мог подняться, постанывая, того посадили в седла, а друзья потом ещё кое-кого придерживали на скаку. Кто мог только постанывать или вовсе замертво молчать, ещё мертвым не став, – тех положили через седла, подвязали, а их коней прикрепили к своим, как делают с заводными. Тем, перекинутым, оставалось либо выжить и оклематься, либо помереть от ран на скаку и быть погребёнными уже не у места битвы, а ещё где придётся.
Сев на Серку и оглядевшись, только сейчас Тарас уразумел, что у дикого войска вовсе нет никаких телег и повозок. Он в первый миг подивился: низовые-то двигались в поход ордою, с волами, с большими повозками – со всякой снедью, огненными припасами, а в бою повозки, собранные в кольцо, становились неприступным табором. Дикий полковник и его воинство жили только тем, что сметали в рот и кошели на ходу.
Лисовский велел Тарасу держаться рядом:
– Який пеш ти бачив, подивлюся, який в маху![78]
Тронулась лава, дали ещё немного отдохнуть коням да разойтись на шагу полверсты, а после разом перешли в мах. Удивился Тарас: и впрямь все войско будто по воздусям понеслось! Резва была Серка, да не столь же быстра, сколь длинноногие кони, а тут легко полетела вровень с венгерским конём Лисовского, и чуял Тарас, что не запарится она, пену на бока не скинет, сколько на ней ни мчись. Ветер сначала бил встречь, но словно сдался и повернул вперед вместе с лавой. Свист, гул, веселые крики!
Гудела за плечами Тараса великая сила, частью коей он вдруг стал и себя знать вместе со своей Серкой. Ему прямо в спину стала вливаться она – наполнись весь такой силой, и почуешь, что все царства мира тебе покорятся, падут ниц к ногам твоей кобылки, подставят хребты, когда ты будешь сходить с седла на землю!
Куда неслись – о том Тарас покуда не думал. Он думал только о Елене, её жизни, как бы уберечь ее… да вроде не с диаволом же кондиции подписывал, душу свою не продавал за благополучие девицы. Но теперь приходилось служить – может быть, и верному слуге диавола, скрепившему договор своею кровавой подписью. Служи и молчи, скачи вместе с ним, смотри ему в глаза, не бойся. А что тому прервать кондиции – махнуть сейчас сабелькой не выше пояса да по шее Тараса – и всё, закончена служба Тараса, и
