Счастливчики (ЛП) - Райз Тиффани

— Давай, — сказал Дикон.

— Сонет, — начала Эллисон, — Из…

— Никакого Шекспира, — сказал Дикон. — Не смей назвать Шекспира.

— Сонет, — снова начала Эллисон, на одну десятую громче, чтобы заставить Дикона замолчать, — от графа Рочестера. Иначе известный как самый печально известный распутник в истории.

— Вооот, — сказал Дикон, щелкнув пальцами и указывая на потолок, — уже что-то.

Эллисон откашлялась и подняла руку, как поэт былых времен. Она прочитала стихотворение.

В одиннадцать утром обычно встаю;

Обедаю в два; целый день дальше пью;

Там — шлюху зову; чистоту я блюду:

Не семя при ней исторгаю — еду (прим.: перевод стихи. ру Дэми Виоланте).

— Люблю поэзию, — вздыхая, сказал Дикон.

Эллисон продолжила.

Бранимся потом; засыпаю я, пьян –

А наглая шлюшка уж лезет в карман.

Чертовка спешит от меня улизнуть –

Ее вместе с платой уже не вернуть.

А если внезапно средь ночи проснусь –

На сучку удравшую крепко я злюсь!

И бешенство столь беспредельно мое…

Нет девки — с пажом лягу вместо нее.

А после я слуг принимаюсь ругать…

В одиннадцать утро наступит опять.

(прим.: перевод стихи. ру Дэми Виоланте)

Роланд, Тора и Дикон все зааплодировали, а Эллисон поклонилась.

— Мне стоило больше учить английский, — сказал Дикон.

— Я научилась этому не у профессоров, а у МакКуина.

— Так и знал, что мне стоило стать любовницей богатого мужика, — сказал Дикон.

— Зачем ты учишь стихи? — спросила Тора.

Будь она трезва как стеклышко, Эллисон не ответила бы на этот вопрос. Или она ответила бы, но не полностью правдиво. Но этой ночью на чердаке рядом с этими незнакомцами, которые снова начинали становиться для нее семьей, она почувствовала себя в безопасности и была готова говорить правду.

— В приюте, куда меня отправили после смерти мамы, была одна девочка, Кэти, — сказала Эллисон. — Она сказала мне, что нужно сделать, чтобы тебя удочерили. У нее было пять правил. Правило номер один — не плачь. Никто не любит плакс. Правило номер два — не жалуйся. Никто не любит нытиков. Правило номер три — улыбайся. Правило номер четыре — ничего не проси. Правило номер пять — научись трюку.

— Например, заучивать стихи? — спросила Тора.

Она пожала плечами.

— Прошло восемнадцать лет, а я до сих пор не могу избавиться от этой привычки, — сказала Эллисон.

— Сколько стихов ты запомнила? — спросила Тора.

Эллисон не хотела отвечать. Но она все равно это сделала.

— Сотни, — сказала Эллисон. — Сотни и сотни.

Роланд пристально посмотрел на нее, прежде чем снова заключить в объятия.

— Все в порядке, — сказала она, положив голову ему на грудь. Она не осознавала, что начала плакать, пока он не обнял ее.

— Это самая грустная, милая, глупая вещь, которую я слышала, — сказала Тора. — Ты была ребенком, а не щенком.

— Тем не менее, это сработало. Я прочитала стихотворение твоему отцу в тот день, когда он пришел ко мне.

— Прочитала? — спросил Дикон. — Надеюсь, не это стихотворение?

— Льюиса Кэрролла, — сказала Эллисон. Роланд вытер слезы с ее лица краем футболки.

— Это многое объясняет, — сказал Дикон.

— Что именно? — спросила она.

— Это объясняет, — Дикон указал на нее. — Я имею в виду тебя, когда ты приехала сюда. Месяцами ты не нарушала ни одного правила. Не пререкалась. Не спорила. Не повышала голос. Ты ходила на цыпочках. Отец боялся, что ты будешь вести себя так всегда. Он знал, что ты думала, если нарушишь хоть одно правило, то вылетишь отсюда. Когда ты впервые попала в беду… что это было?

— Ссора из-за телевизора, — сказала она. — Вы хотели посмотреть "Секретные материалы".

— А что хотела смотреть ты? — спросил Дикон.

Она кашлянула и ответила

— Суперкрошки14.

— Неудивительно, что мы поссорились, — сказал Дикон.

— Ты прощаешь меня? — спросила его Эллисон. Дикон потянулся и ущипнул ее за нос,

— Нельзя винить ребенка за то, что он ребенок, — сказал Дикон. — Даже если она глупая девчонка с ужасным вкусом в телешоу.

Эллисон схватила Дикона за нос и ущипнула его.

— Твоя очередь. Покажи шоу и заставь меня смеяться. И, кстати, скрутить хороший косячок не является талантом.

Она отпустила его нос, и он поднялся.

— У меня действительно есть один талант, — сказал Дикон, занимая свое место в центре ковра. — Один совершенно особый талант. Один очень особенный талант в Орегонской тематике…

— Позвольте мне заранее попросить прощения, — сказала Эллисон, — за то, что заставила Дикона сделать то, что он собирается сделать.

— Извинения приняты, — сказал Дикон. — А теперь… барабанная дробь, пожалуйста.

Однако барабанной дроби не случилось.

Дикон приподнял рубашку, выпятил живот и пошевелил им изо всех сил, как мог парень ростом примерно метр семьдесят и весом 170 футов.

Затем он опустил рубашку и поклонился.

— Что, черт побери, это было? — Эллисон потребовала ответа.

— Трюфельный шаффл! — гордо сказал он.

— Что?

— О, нет, ты что задала вопрос "что" в сторону трюфельного шаффла? — сказал Дикон, вздыхая. — Это оно. Я беру «Орео», я беру «Принглс». Я беру виноградную газировку. Мы будем бодрствовать и смотреть «Балбесов15» до рассвета. — Потом он взял косяк, который оставил в пепельнице.

Конечно, именно в этот момент доктор Капелло появился наверху лестницы.

Дикон тут же выпрямился и заложил руки за спину. В унисон все четверо попытались сохранить невозмутимость на лицах. Даже Брайен, который справился гораздо лучше остальных.

— Папа, — сказал Дикон. — Ты… ты проснулся.

Доктор Капелло стоял в дверях в халате и пижаме.

— Ты в порядке, папа. Папа? — спросила Тора, ее глаза были слишком широко раскрыты. Эллисон хотела сказать ей, чтобы она постаралась не открывать глаза так широко, но та, похоже, не поняла телепатического сообщения, которое Эллисон пыталась отправить ей через серию интенсивных морганий.

— Я кое-что слышал, — сказал доктор Капелло. — Я что-то учуял.

— Мы просто… э-э… тусуемся, — сказал Дикон.

— Зависаем внутри, — сказал Роланд — Потому что мы же внутри, в доме, я имею в виду.

Эллисон ущипнула его. Трезвые люди никогда не скажут «зависать».

— Эллисон? — спросил доктор Капелло.

— А, да? — спросила Эллисон и ее голос прозвучал выше, чем обычно.

— Что вы все тут делаете? — спросил у нее доктор Капелло.

— О, знаешь, — сказала Эллисон. — У нас тут шоу талантов.

— Каких талантов? — спросил доктор Капелло. — Кто быстрее всех изгадит дом?

— Папа, — сказал Дикон. — Прости. Мы просто…

— Наказаны, — сказал доктор Капелло — Ты, — он указал на Дикона. — Ты, — он указал на Тору. — Ты, — он указал на Роланда. — И ты, — он указал на Эллисон.

— Я вообще-то даже не живу здесь, — сказала Эллисон.

— Мне тридцать, — сказал Роланд.

— Я не хочу ничего слышать, — сказал доктор Капелло. — Наказаны. Вы все. Никакого телевизора. Никаких фильмов. Неделю без десерта.

— Неделю? — в ужасе воскликнул Дикон.

— Ты меня слышал. А теперь убери этот беспорядок и ложись спать.

— Да, папа, — сказала Тора. — Извини, папочка.

— Извини, папа, — сказал Дикон, и Роланд тоже пробормотал свое "извини".

— Эллисон? — подсказал доктор Капелло.

— Извини, папа, — сказала Эллисон. Он сурово кивнул, принимая их извинения.

Доктор Капелло повернулся, чтобы уйти, и, уходя, Эллисон мельком заметила кое-что на его лице. Едва заметный намек на улыбку.

Как только он ушел, они все посмотрели друг на друга и расхохотались.

— Дети! — раздался голос доктора Капелло за дверью.

Они замолчали. Мгновенно.

Эти примерно десять секунд после того, как они перестали смеяться и прежде, чем они снова начали смеяться — более тихо, конечно, — могли быть самыми счастливыми десятью секундами в жизни Эллисон. В те десять секунд доктор Капелло по-прежнему оставался патриархом дома. За эти десять секунд он больше не умирал. За эти десять секунд они снова были детьми. За эти десять секунд Эллисон не боялась ничего, кроме еще одной недели. И за эти десять секунд Эллисон почувствовала себя полностью, совершенно и безоговорочно любимой, принятой и родной. Ее дом. Ее семья. И она знала, что она дома, и она знала, что она семья, потому что в возрасте двадцати пяти лет ее отец наказал ее за то, что она курила травку в доме со своим парнем.