Вокзал потерянных снов - Чайна Мьевиль

Сонная дурь представляла собой массу из клейких коричневых шариков, пахнущих, как жженый сахар.

– Что это за хрень такая? – спросил Айзек Газида. – Я слышал о ней, но совершенно ничего не знаю.

– Это новинка, Айзек. Дорогая штучка. Всего около года, как появилась. Крепкая…

– Как она действует?

– Даже не могу описать. Хочешь купить немного?

– Нет! – резко ответил Айзек, но тут же задумался. – Ну… разве что не для себя… Сколько стоит этот пакет, Счастливчик?

Газид поколебался, явно прикидывая, на сколько он может вздуть цену.

– М-м-м… тридцать гиней…

– Пошел ты, Счастливчик… Из тебя такой никудышный актер, старина… Я куплю за… – Айзек задумался. – За десятку.

– По рукам, – мгновенно согласился Газид.

«Святой Джаббер, – подумал Айзек, – меня надули». Он готов был уже возразить, но вдруг ему пришла в голову неплохая идея. Он внимательно посмотрел на Газида, который уже снова было приосанился, хотя лицо его было в липких потеках запекшейся крови и соплей.

– Что ж, согласен. Послушай, Счастливчик, – невозмутимо проговорил Айзек, – мне потом еще может понадобиться дурь, понимаешь, о чем я? И почему бы тебе не стать моим… эксклюзивным поставщиком? Как думаешь? Но если между нами возникнут какие-нибудь разногласия, недоверие и тому подобное, то мне придется искать другого. Понимаешь?

– Айзек, милый, больше ни слова… Партнеры – вот кто мы такие…

– Точно, – значительно произнес Айзек.

Он был не такой дурак, чтобы целиком довериться Счастливчику Газиду. Но вряд ли Газид станет кусать руку, которая его кормит.

Айзек вынул из пакета влажный, липкий комочек. Тот был величиной с крупную маслину, покрыт толстым и быстро высыхающим слоем слизи. Айзек приоткрыл на пару дюймов крышку клетки, в которой лежала гусеница, и бросил внутрь комочек сонной дури. Он присел на корточки, чтобы понаблюдать за личинкой через прутья передней стенки.

Веки Айзека задергались, как будто через него пропустили ток. Секунду он не мог сфокусировать зрение.

– Ох, – простонал за его спиной Счастливчик Газид. – Что за фигня творится с моей головой…

Айзек почувствовал короткий прилив тошноты, а затем его охватил самый всепоглощающий и устойчивый экстаз, какой он когда-либо испытывал. Менее чем через полсекунды эти нечеловеческие ощущения вырвались из него наружу. Ему показалось, будто они выходят через нос.

– Черт, надо же… – всхлипнул Айзек.

Перед глазами сначала все плыло, затем снова появились контуры, и картина стала необычайно отчетливой.

– А эта козявка – нечто вроде эмпатического существа, да? – прошептал он.

Он смотрел на гусеницу, ощущая себя вуайером. Она обвила катышек наркотика, словно змея, сжимающая в кольцах свою жертву. Ее челюсти мощно вгрызались в комочек сонной дури; она жевала с таким голодным остервенением, что казалось, эта жадность сродни похоти. Сонная дурь быстро исчезала.

– Вот прорва, – сказал Айзек. – Ей этого явно мало.

Он бросил в клетку еще пять-шесть катышков. Гусеница счастливо обвилась вокруг своего липкого богатства.

Айзек встал. Он посмотрел на Счастливчика Газида, который наблюдал, как ест гусеница, и, покачиваясь, блаженно улыбался.

– Газид, старина, похоже, ты спас мою маленькую подопытную. Премного благодарен.

– Я спас ей жизнь, Айзек? – Газид медленно описал неуклюжий пируэт. – Я спас ей жизнь! Я спас ей жизнь!

– Да, так и есть, ты спас ее, приятель, а теперь уймись. – Айзек взглянул на часы. – Мне и в самом деле нужно еще поработать, так что будь так добр, проваливай. Без обид, Счастливчик…

Айзек подумал, а затем протянул руку:

– Прости за разбитый нос.

– О, – удивился Газид. Он осторожно ощупал залитое кровью лицо. – Ладно… чего не бывает…

Айзек отошел к письменному столу.

– Я отдам тебе бабки. Подожди. – Он порылся в ящиках и, наконец отыскав бумажник, вынул гинею. – Подожди. У меня еще где-то есть. Потерпи, я сейчас…

Айзек присел у кровати и начал разгребать бумаги, подбирая валявшиеся под ними стиверы и шекели.

Газид же запустил руку в пакет с сонной дурью, который Айзек оставил на коробке с гусеницей. Он внимательно посмотрел на Айзека, который возился под кроватью, опустив голову. Газид выудил из вязкого месива два шарика и снова взглянул на Айзека, проверяя, не смотрит ли тот. Айзек что-то говорил, но слова не были различимы.

Газид медленно подкрался. Он достал из кармана конфетную обертку и, завернув в нее одну из сонных доз, положил обратно в карман. Затем взглянул на второй шарик, и на лице расплылась идиотская улыбка.

– Ты должен знать, что прописываешь своей больной, Айзек, – прошептал он. – Это вопрос этики… – Он захихикал от удовольствия.

– А это еще что такое? – крикнул Айзек и полез из-под кровати. – Нашел. Я знал, что в кармане каких-то штанов есть деньги…

Счастливчик Газид быстро снял ветчину с бутерброда, который так и лежал недоеденный на столе. Он засунул сонную дурь под салатный лист, на слой горчицы. Затем положил на место ветчину и отошел от стола.

Айзек встал и повернулся к нему, запыленный, но улыбающийся. В руке был веер банкнот и мелочь.

– Вот десять гиней. Черт, твоя сделка, похоже, весьма удачна…

Газид взял предложенные деньги и быстро попятился к лестнице.

– Что ж, спасибо, Айзек, – сказал он. – Я это ценю.

– Я свяжусь с тобой, если понадобится еще дурь, хорошо?

– Да, конечно, большой брат…

Газид едва ли не опрометью выбежал из склада, так что дверь захлопнулась за ним от порыва стремительного ветра. Айзек услышал, как убегающий давится смехом, бормочет что-то невнятное.

«Чертова задница! – думал он. – Как я ненавижу иметь дело с нариками. Что за околесицу он тут нес…» Айзек покачал головой и побрел обратно к клетке с гусеницей.

Личинка уже взялась за второй комочек липкого наркотика. Непредсказуемые волны блаженства насекомого проникали в мозг Айзека. Ощущение было не из приятных. Айзек отошел подальше. Он увидел, как гусеница прервала свою трапезу и аккуратно сняла с себя липкие остатки. Затем она снова принялась за еду, вновь перепачкалась и вновь стала приводить себя в порядок.

– Надо же, брезгливая, – пробормотал Айзек. – Что, вкусно? Понравилось? М-м-м… Смак.

Айзек подошел к письменному столу и взял свой ужин. Он повернулся так, чтобы наблюдать за маленьким извивающимся силуэтом, надкусил черствеющий бутерброд и отпил какао.

– Во что же ты превратишься, а? – пробормотал он своей подопытной.

Айзек доел остатки бутерброда, поморщившись – хлеб несвежий, салат с гнильцой. Хорошо хоть какао нормальный.

Утерев рот, он снова вернулся к клетке с гусеницей, стойко перенося волны необычайных ощущений, исходящие от нее. Присел на корточки и стал смотреть, как голодное создание жадно набрасывается на еду. Айзеку показалось, что расцветка личинки стала ярче.

– Ты поможешь мне отвлечься, а то я совсем увязну в теории кризиса. Да, мой маленький червячок? Тебя ведь нет ни в одном учебнике? Скромник? Да?

Волна духовной энергии извивающегося существа пронзила Айзека, как выпущенная из арбалета стрела. Он покачнулся и упал навзничь.

– Ух ты! – вскрикнул он, скорчившись и отползая подальше от клетки. – Я не могу устоять перед твоими эмпатическими шалостями, приятель…

Айзек поднялся и, потирая виски, пошел к кровати. Но едва он дошел до постели, как новый приступ чужеродных эмоций яростно запульсировал в его голове. Колени подогнулись, и он упал рядом с кроватью, схватившись за виски.

– Ох, черт! – Айзек был встревожен. – Это уж слишком, ты перегибаешь…

Внезапно он потерял дар речи. Когда нервные окончания захлестнул третий невыносимый приступ, рот стал открываться и закрываться совершенно беззвучно. Но эти судороги были, как Айзек понял, уже иными, совсем не такими, как жалобные душевные крики, которые в десяти футах от него издавала таинственная гусеница. Во рту вдруг пересохло, появился привкус гнилого салата. Перегноя. Компоста. Плесневелого фруктового пирога.

Протухшей горчицы.

– О нет… – простонал он. Голос Айзека дрогнул, когда его настигло прозрение. – О нет, нет, нет, Газид, ты сучий хвост, дерьмо, убью к едрене матери…

Дрожащими руками он ухватился за край кровати. Он обливался потом, а кожа стала мертвенно-бледной.

«Забирайся в кровать, – в отчаянии думал он. – Забирайся под одеяло и пережди, каждый день тысячи человек принимают это ради собственного удовольствия, мать их…»

Кисть Айзека, словно пьяный паук, бегала по складкам одеяла. Он никак не мог забраться в постель, поскольку одеяло было сложено на простыне: волнистые складки того и другого были настолько схожи, что вдруг показались Айзеку одним большим целым, делить которое пополам было бы ужасной ошибкой. Так что он просто улегся сверху и вдруг обнаружил, что плывет среди замысловатых извивов хлопковых и шерстяных волн. Он барахтался в этих волнах, энергично и весело загребая по-собачьи, кашляя, отплевываясь и причмокивая от неимоверной жажды.