Денис Давыдов - Александр Барков

Пленный офицер, прихрамывая, подошел к Давыдову и представился:

– Поручик Вестфальского гусарского полка Тилинг! С кем честь имею?

– Чести уже не имеете, – ответил ему Денис Васильевич по-французски. – Скоро предстанете на допросе в качестве пленного. Пред вами подполковник Давыдов.

– Подполковник?! В этаком странном наряде? Подполковник – воинское звание в регулярных войсках. А тут... какая-то толпа...

– Пред вами, поручик, не толпа, а партизаны и их командир, подполковник Давыдов.

– Боже мой, какой позор! – воздел руки к небу Тилинг. – Оказаться в плену – у кого? У лесных грабителей!

– Грабителей?! – разгневался Давыдов. – Ну-ка, ну-ка, поясните толком, поручик?!

– Конечно, я понимаю, вы – победители, я бесправен. Часы, деньги, драгоценности – вот мое достояние. Я все готов отдать казакам. Но только не это! Они отобрали кольцо моей любимой Анет! – он поиграл пальцем, который прежде украшало кольцо. – Анет – божество, она будет любить меня всю жизнь. Кольцо – единственная память о ней...

– Что вы такое говорите, поручик? – Чувства узника горячо отозвались в душе Давыдова. – Я переговорю с казаками и постараюсь удовлетворить вашу просьбу. Даю вам слово!

– Я воевал честно против русской армии. Меня ранили в бою! Но этот ночной погром...

– Не волнуйтесь, поручик! Никто вас убивать не собирается... Мы дорожим своей честью! Отправим вас нынче же на надежную стоянку. Там и будете пребывать в плену...

– Но войска императора в Москве?

– Слышали ли вы, Тилинг, такую пословицу: «Не кажи гоп, пока не перепрыгнешь...» Прощайте!

На другой же день Давыдов переговорил с казаками, пленившими Тилинга. Нашлось не только кольцо любимой женщины француза, но и ее портрет и письма. Вожак партизан немедленно приказал отослать их поручику в Юхнов вместе с запиской, которую написал собственноручно:

«Примите, государь мой, вещи, столь для вас драгоценные. Пусть они, напоминая о милом предмете, вместе с тем докажут вам, что храбрость и добродетель так же уважаемы в России, как и в других землях.

Денис Давыдов, партизан».

К вышесказанному остается добавить, что сей Тилинг жил до 1814 года в Орле. Он всегда с благодарностью и удивлением вспоминал о сем злосчастном приключении в ночи. Только в одном Тилинг был непреклонен: так и не мог он признать отряд дерзких партизан за воинскую часть... Уж больно коварна оказалась для него «русская банька с ледяной купелью»!

Вскорости Давыдов получил письмо от Калужского гражданского губернатора. «Все свершилось! – сообщал губернатор. – Москва не наша, она горит! Я... из Подольска, от Светлейшего имею уверение, что он, прикрывая Калужскую дорогу, будет действовать на Смоленскую. Ты не шути, любезный Денис Васильевич, твоя обязанность велика! Прикрывай Юхнов и тем спасешь середину нашей губернии, но не залетай далеко, а держись Медыни и Мосальска, мне бы хотелось, чтобы ты действовал таким образом, чтобы не навлечь на себя неприятеля».

Однако Денис Васильевич действовал со своим летучим отрядом сообразно обстоятельствам: заставляя грозного врага отступать с занимаемых позиций, а порой круто менять намеченные планы.

Пленение корпуса Ожеро

Друзья, залетные гусары!Шумит военная гроза!Готовьте меткие удары,Посмотрим смерти мы в глаза!

Двухтысячный корпус генерала Ожеро расположился меж Ельней и Смоленском, в селе Ляхово. И Давыдов решил провести дерзкую боевую операцию: объединить партизанские отряды под командованием Сеславина и Фигнера и действовать сообща.

Денис Васильевич позвал Сеславина и Фигнера на совет к себе в Дубовищи, подробно изложил им свой план захвата корпуса неприятеля. Обсудив в деталях предстоящее сражение, Сеславин и Фигнер поддержали своего соратника. Все пришли к единодушному выводу: объединенные партии представляют теперь грозную силу для неприятеля. Но людей под ружьем все же мало, немногим более тысячи двухсот человек. Для страховки операции решено было позвать отряд Орлова-Денисова.

В ту же ночь корпус Ожеро был окружен.

Едва забрезжил рассвет, как началось сражение. Жаркие схватки сменялись одна другой. Давыдов действовал на Смоленской дороге. Партизаны преграждали отступление Ожеро к селу Долгомостью: там стояла резервная колонна французов.

Неприятель вел отчаянную стрельбу.

В разгар боя ротмистр Чеченский обратился к Давыдову:

– Что прикажете делать, Денис Васильевич? Враг не сдается!

– Жги! – приказал командир.

Казаки с горящими факелами поскакали к ближним избам и на глазах у неприятеля подожгли их. Ляхово занялось огнем. Однако стрельба продолжалась...

Вестовой генерала Орлова-Денисова сообщил, что двухтысячная колонна французов вышла из Долгомостья и намеревается нанести удар в тыл партизанам. И тут на выручку пришли пушкари. Появилась артиллерийская упряжка. Партизаны сноровисто развернули пушку, вложили в дуло картечный заряд.

– Огонь! – подал команду офицер.

Прогремел выстрел. За ним второй, третий... Французы попятились назад. Да не тут-то было. Сбоку их встретили пули пеших казаков Сеславина, подоспевших, как говорится, в самый раз.

– Огонь! – кричал артиллерист в разгар боя. – Огонь! Знай наших!

Пушка ожила, окуталась дымом. Картечь то и дело поднимала снежные вихри в стане дрогнувшего врага.

Меж тем со стороны большака к селу шло подкрепление – отряд некогда несокрупшмой старой наполеоновской гвардии. В высоких медвежьих шапках, в полушубках, опоясанных белыми ремнями, с красными султанами, французы кумачом полыхали средь белоснежного поля.

Смелой и неожиданной для французов явилась атака ахтырских гусар под командой Давыдова. Гусары на рысях вклинились с тыла, смяли и рассеяли пехоту неприятеля.

Французы отступили и скрылись в лесу.

Смеркалось. Ляхово пылало. Звучал набат. Небо почернело от дыма. Французы метались из стороны в сторону, пытаясь вырваться из окружения.

Корпус Ожеро понес большие потери. Здраво оценив обстановку, генерал приказал: «Выкинуть белый флаг!»

Разом смолкла артиллерия. Забили барабаны. Отделившись от стрелковой линии, к Ожеро парламентером для переговоров поскакал на белом коне командир партизанского отряда Александр Фигнер. Он заявил решительно:

– Сдавайтесь, генерал! Вас держат в кольце пятнадцать тысяч солдат. При малейшем сопротивлении корпус ваш будет сметен!

В отчаянии Ожеро без колебаний принял все условия парламентера.

Сражение у Ляхова окончилось победой. В плен сдалось две тысячи рядовых и шестьдесят офицеров во главе с генералом. Далее отряд Давыдова вел поиск между Ельнинской и Мстиславской дорогами, подвигаясь к Смоленску. В пути Денису Васильевичу довелось еще раз повстречаться с Фигнером.

– Наслышан я, любезный Денис Васильевич, что вчера ночью пленил ты порядочное число французов? – войдя в избу, обратился к Давыдову Фигнер.

– Было дело, – кивнул в ответ Давыдов. – А с чем ты-то пожаловал, Александр Самойлович?

– С просьбой к тебе. Дозволь, Денис Васильевич, растерзать плененных тобою недругов моим еще ненатравленным казакам.

Тяжко вздохнув, Давыдов опустил голову. Его до глубины души поразила столь неожиданная просьба – растерзать беззащитных людей... Он пристально глянул на своего боевого соратника: правильные черты лица и добродушное выражение глаз Фигнера, казалось, совершенно не вязались с его словами. Денис Васильевич вспомнил, что недавно слышал от кого-то, будто Фигнер жестоко пытал и расстреливал пленных поляков.

– Смилуйся, Александр Самойлович, не выводи меня из заблуждения, – возразил ему Давыдов. – Оставь мне право думать, что героизм и великодушие есть душа твоих боевых дарований. Без них, по моему суждению, подвиги мертвы. Я желал бы, чтобы у нас было поболее добросердечных солдат, а тем паче офицеров.

– Неужто ты не расстреливаешь? – нахмурился Фигнер.

– Да, я расстреливаю. Недавно приказал я порешить изменника Родины, который умудрился даже служить в армии Бонапарта.

– И ты никогда не расстреливал пленных?

– Боже меня сохрани! Никогда и нигде не уподоблялся я извергам. Вели сей же час спросить либо тайком разузнать о сем варварстве моих казаков.

– Ну так невелика беда. Походим вместе, – предложил Фигнер. – Смею надеяться, ты быстро расстанешься с предрассудками.

– Ежели честь солдатская и сострадание к несчастью поверженных в бою суть предрассудки, – резко парировал Давыдов, – то я с ними умру. Я предпочитаю их твоему рассудку. Запомни раз и навсегда, Александр Самойлович, я глубоко презираю убийство по расчету либо по склонности к разрушению и жестокости.

Соратники замолчали.

Закурив трубку, Денис Васильевич попрощался с Фигнером и вышел из избы, якобы для отдачи приказов. Он велел партизанам немедля удвоить стражу при узниках, а уряднику Крючкову поручил лично нести за ними особый надзор. Засим Давыдов поспешил отправить пленных французских офицеров для дачи показаний в главную квартиру.