Меч ислама - Рафаэль Сабатини

Под грохот орудий, фанфары и громкие возгласы толпы Карл V сошел на берег с огромной позолоченной галеры, которая в великолепии флагов и вымпелов вела сопровождавшую флотилию в порт, щедро украшенный по такому случаю знаменами.

Позади сверкающих шеренг войск, выстроенных на берегу, бурлила плотная шумная толпа генуэзцев на фоне гобеленов, расшитых золотом и серебром транспарантов, развевающихся знамен, преобразивших лавки и дома.

Император легко спустился с галеры по короткому, застланному ковром трапу. Внизу его ожидал Дориа с двумя десятками вельмож, которым он оказал честь, пригласив сопровождать его. За ними расположились новый дож в расшитой золотом одежде, а также его сенаторы в пурпурных облачениях и тридцать трубачей в красных и белых шелках, чьи серебряные, украшенные флагами инструменты звонко трубили салют.

Высокая худощавая фигура юного монарха резко выделялась на фоне пышной свиты придворных, сходивших вслед за ним на берег. Он был одет во все черное, и единственными его украшениями были орден Золотого Руна с бледно-голубой лентой на груди и расшитый жемчугом высокий воротник плаща. Король был превосходно сложен; считалось, что у него — самые стройные в Европе ноги. Его красивые брови были скрыты круглой бархатной шляпой, глаза, в тех редких случаях, когда смотрели пристально, казались яркими и выразительными. Но этим его краса и исчерпывалась. Продолговатое лицо императора было болезненно-бледным. Нос был непомерно длинен, и создавалось впечатление, что он торчит в сторону. Нижняя челюсть, покрытая жиденькой щетиной, сильно выдавалась вперед, а губы, пухлые, бесформенные, постоянно приоткрытые, придавали лицу туповатое выражение.

Протянув красивую руку, на которой не было ни одного кольца, король поднял с колен Дориа, затем стоя выслушал приветствие, прочитанное на латыни архиепископом Генуи. Король невнятно пробормотал короткую ответную речь, стоя на шаг впереди двух своих ближайших сопровождающих, один из которых, в огненно-красной одежде, был его духовник, кардинал Гарсиа де Лойаса, а второй, одетый скромно, — маркиз дель Васто. Его внимательные глаза отыскали Просперо и приветливо ему улыбнулись.

Герцог Мельфийский коротко представил своих племянников, Джанеттино и Филиппино, за ними последовал, как и подобало капитану неаполитанского флота, занимающему высокий пост на императорской службе, Просперо Адорно. Дориа был щедр на похвалы:

— Мессер Просперо Адорно уже заслужил благоволение вашего величества.

— Благодарение Богу, — произнес, слегка заикаясь, его величество,

— те, кто нам служит, не остаются без вознаграждения.

Улыбнувшись и кивнув, он хотел было проследовать дальше, сочтя такую милость достаточной наградой, но его задержал дель Васто.

— С вашего милостивого разрешения, сир, это тот самый Адорно, который одержал победу при Прочиде, коей ваше величество изволили восхищаться.

— Так! Так! Спасибо, маркиз, что напомнили. — Король удостоил Просперо внимательного взгляда своих царственных очей. — Я рад поздравить себя с тем, что у меня есть такой офицер. Я бы желал поближе познакомиться с вами, синьор!

Он прошел мимо, увлекая за собой Дориа, навстречу приветствиям дожа и — более кратким — гонфалоньеров note 31. Глотки генуэзцев исторгали восторженный рев, славя того, в ком они видели своего освободителя. Под этот рев, звучавший в его ушах подобно орудийному залпу, император уселся на белого мула, покрытого роскошными пурпурными попонами, поднялся по крутым улочкам, увешанным в изобилии знаменами, миновал особняки, украшенные гирляндами из дорогих материй и коврами и проследовал к кафедральному собору, где его прибытие в Геную было отмечено благодарственным молебном. Затем он посетил церемонию во дворце герцога и после ее завершения отправился на своем белом муле во дворец Дориа, где на время его пребывания королю был оказан достойный прием.

Ночью, когда вся Генуя праздновала великое событие, герцог Мельфийский устроил пир, за которым последовали восточный маскарад и бал.

За столом, справа от Просперо, сидела монна Джанна, а по левую руку — девушка из семейства Джустиньяно. И если Леоноре Джустиньяно его замкнутость была безразлична, то Мария Джованна Мональди казалась встревоженной.

— Джанеттино сказал мне, что, сойдя с корабля, император отметил вас особой похвалой? — спросила она.

— Джанеттино, по-видимому, был доволен.

— А вы?

— Я? Да, наверное.

— Вы не очень-то разговорчивы. И почему вы насмехаетесь над Джанеттино?

— Оттого, что я понимаю теперь, чего стоит любовь ко мне этих ваших сводных кузенов.

— Может быть, стоит похоронить прошлое?

— Для этого нужна слишком глубокая могила, — ответил Просперо.

— Но они сами вырыли ее. Вам остается только поставить надгробие.

— Боюсь, оно тяжеловато, и мне не хватит сил.

— Я помогу вам, Просперо, — пообещала она и вновь заговорила о той благосклонности, которую проявил к нему император. — Я была так горда, когда узнала об этом.

Позже, во время танца, к ней вернулись дурные предчувствия — слишком уж безрадостно и механически двигался Просперо. Он был в мрачном настроении, которого не могли рассеять даже новые прилюдные изъявления благосклонности императора.

Дель Васто, который привлекал к себе наибольшее внимание генуэзцев благодаря своей яркой личности, воинской славе и известному влиянию при дворе Карла V, отыскал Просперо, чтобы проводить к своему патрону.

Его величество беседовал с Просперо достаточно долго, чтобы дать пищу для пересудов. Он опять говорил о Прочиде и требовал от Просперо более точных подробностей, чем те, которые были ему уже известны.

Безгранично властолюбивый, этот монарх, над чьими владениями не заходило солнце, обладал истинно рыцарским духом, совсем не похожим на показное театральное благородство короля Франциска. Отличаясь мужеством, он тонко и безошибочно выделял эту черту в своих сторонниках, дальновидно ставя ее превыше всех других качеств, ибо прекрасно знал, сколь она ему полезна. Именно мужество Андреа Дориа соблазнило императора во что бы то ни стало заполучить генуэзского моряка к себе на службу Король разглядел мужество и дерзость в действиях Просперо в битве при Прочиде, исход которой немало польстил честолюбию императора. Вот почему он был так расположен к юному генуэзскому капитану.

Император дотошно выспрашивал его о количестве, качествах и оснащении неаполитанских галер и, выяснив, какую мощь успел придать Просперо своей эскадре со времени его назначения, великодушно выразил свое удовлетворение не только тем, что так много было сделано за столь короткое время, но и щедростью неаполитанцев. При этом Просперо улыбнулся