Приключения 1976 - Николай Наумов

Сам хозяин открыл ему дверь и поспешно провел его в гостиную.

— Ушел, — сказал Терский о Синяеве, — получил, конечно, жандармское благословение, хотя и хвастался, что все делает самостоятельно.

— Не только благословение, — сказал Хюгель, — жандармерия тоже решила устроить окончательную проверку и получить улики. Так что в случае успеха Синяева ждет приличный гонорар. — Упомянув о деньгах, Хюгель подошел к сейфу, вмурованному в стену, бесшумно отпер его, достал несколько бумажек, отложил две обратно, а оставшиеся небрежно протянул Терскому.

— Итак, следить за Долматовым, обнаружить, наконец, связь. В центре внимания — отношения с Аскар-Ниязом и с фрейлейн Антоновой.

Терский с деланной небрежностью спрятал деньги.

— От последнего поручения увольте, — произнес он, вздохнув. — За отношениями Долматова с дамами я, увы, уследить не в состоянии. Видите ли, существует такое понятие, как мужская порядочность.

— Бросьте кривляться! — остановил его Хюгель. — Вы хорошо понимаете, что меня интересует.

— Как говорят на Востоке: я вам верный пес. — Терский уже дошел до порога, но остановился и сказал вполне серьезно: — Если я вам, герр Хюгель, верный пес, это значит — я немецкая овчарка? Так, что ли?

— Да, если вам угодно, — раздраженно ответил Хюгель. — Вы мне надоели своим фиглярством. И постарайтесь не являться ко мне среди бела дня! Только в самых экстренных случаях.

— Хорошо, — Терский кивнул головой. Он вышел за ворота, оглянулся на особняк, белевший за оградой из жасмина, и произнес внятно: — Так тебе и надо, Семен Ильич! — пошел по улице, опустив плечи, словно на них давил непосильный груз.

В доме у Антоновых был праздник. Андрей понял это сразу, хотя в низкой комнате было по-прежнему темно и ромашки на столе увяли. Но Алексей Львович так молодцевато выбежал навстречу Андрею, так крепко обнял его, что Андрей, догадавшись, спросил:

— Пришел ответ?

— Вот он! — торжественно возгласил Алексей Львович и показал Андрею бумагу, украшенную советским гербом. — Асенька! — позвал он, — встречай Андрея Дмитриевича.

Андрей быстро пробежал глазами написанные на машинке строки:

«Уважаемый Алексей Львович!

Полотна, упомянутые в письме Долматова А. Д., действительно хранятся в запасниках нашего музея. Не экспонировались они по той причине, что были сомнения относительно авторства, хотя некоторые специалисты предполагали, что принадлежат они Вашей кисти. Теперь благодаря тем данным, которые сообщил Долматов А. Д., экспертиза неопровержимо установила, что картины написаны именно Вами. Они присоединены к Вашей экспозиции, которая давно открыта в музее. В нее входят шесть картин и несколько этюдов. Каталог мы Вам посылаем с настоящим письмом. Просим сообщить, на какой банк перечислить вам гонорар за три полотна, которые были оценены комиссией соответственно в двенадцать тысяч, в девять и в пять тысяч рублей. Возвратить Вам картины, даже в случае Вашего желания, мы не можем, так как по советскому закону они являются народным достоянием, как и все значительные произведения искусства, находящиеся на территории СССР. Мы полагаем, что Вы и сами предпочтете, чтобы Ваши произведения находились на родине.

Искренне желаем Вам здоровья и творческих успехов!

— Ну, каково? — воскликнул Алексей Львович.

Из своей комнаты вышла Ася. Она тоже была радостна, большие глаза ее влажно поблескивали.

— Я не могла поверить, пока не увидела сама это письмо, — сказала она, сияя. — Какое счастье для отца, для меня! Оказывается, им это нужно.

— Что и кому? — спросил Андрей, целуя Асе руку.

— Большевикам — искусство. Подумать только: целая экспозиция отцовских картин! Здесь даже слушать о них не хотят, а в Дрездене три лучших полотна пылятся в запасниках: «Курдский праздник» и две «Горянки». Так, папа?

— Боже мой, — воскликнул Алексей Львович, — чего же я жду? Надо послать за шампанским, за тортом! Нет, лучше я сам схожу. Ты только, Асенька, не отпускай, ради бога, Андрея Дмитриевича. — На ходу поправляя длинную седую шевелюру, Алексей Львович убежал.

— Андрей Дмитриевич, — сказала она, помолчав. — Я не должна говорить о многом, но не могу ничего от вас скрывать. Особенно теперь. Я все скажу. Какое мне дело, в конце концов, до всей этой политики!

— Мне не хотелось бы, чтобы из-за меня…

— Слушайте! — перебила Ася. — Синяев пошел специально затем, чтобы изобличить вас.

Лицо Андрея выразило искреннее недоумение.

— Как вы не понимаете! Синяев проберется в Ташкент, в Москву, там есть люди, которые помогут ему узнать, тот ли вы человек, Андрей Дмитриевич, за которого себя выдаете.

— Вы должны уехать, Ася, — твердо сказал Андрей. — И вы, и Алексей Львович. Здесь вы погибнете. Вы — люди, они погубят вас. Вы знаете, о ком я говорю.

— Да, знаю, — и она с отчаянной надеждой спросила: — Вы возьмете нас с собой? Мы уедем в Париж?

— Нет, — ответил Андрей. — Вы должны уехать в Россию.

Что-то грохнуло в соседней комнате, будто нечаянно уронили тяжелую вещь.

Андрей рывком открыл дверь и вошел в мастерскую Алексея Львовича. Это была низкая двусветная комнатка, сплошь заставленная мольбертами, пыльными полотнами в подрамниках, ящиками из-под красок. В углу, у широкого окна, небрежно листая толстую книгу, сидел на раскладном табурете Семен Ильич Терский. Он привстал и вежливо поклонился.

— Как вы смели… — в ужасе произнесла Ася.

— Вернее, я не смел, — произнес Терский, — не смел помешать вашему воркованию. — Он заметно волновался, лицо у него пошло пятнами, и появилось на нем, кроме обычной желчной раздраженности, откровенное выражение страха и, что было более странно, горя — обыкновенного человеческого чувства, которое, казалось, недоступно Терскому.

— Вы все слышали? — спросил Андрей. Он стоял на пороге не двигаясь, и Терский тоже напряженно застыл.

— Да, — ответил Терский. Он смотрел в потолок.

— Ну и что же вы намерены делать?

— Доносить, — ответил Терский. — Доносить своим хозяевам. Разве это вызывает сомнение? — Он отвечал Андрею, но обращался к Асе. — Вы, конечно, господин Долматов или «товарищ», простите, не знаю, как уж вас назвать, постараетесь меня ликвидировать? Но не здесь, наверное, чтоб не компрометировать благородный дом.

— Нет, — сказал Андрей. — Вы мне не страшны. Да и убивать вас незачем. Вы уже давно мертвы.

— Эффектно! Хоть в мелодраму вставляй! — Терский попытался ехидно улыбнуться, но толстые губы его дрожали и кривились.