Исповедь самоубийцы - Николай Стародымов

— А я ведь всех предупреждал заранее… — напомнил Самойлов. — В том числе и тебя.

— Предупреждал, — не стал отрицать Мезенцев. — И я знаю, что ты сейчас со мной сделаешь… Только прошу тебя об одном, — он замялся, не зная, как сформулировать свою просьбу. — Надеюсь, ты это выполнишь — все же мы с тобой давно знакомы…

Самойлов усмехнулся, всем своим видом показывая, что знает, о чем пойдет речь.

— Если это не пойдет вразрез моим планам, то я это выполню, — тем не менее предоставил Мезенцеву возможность высказаться.

Тот взглянул ему прямо в глаза.

— Думаю, что не пойдет. Прошу тебя только об одном: не сейчас и не здесь…

Он еще не закончил говорить, а Самойлов уже качал отрицательно головой, по-прежнему улыбаясь своей коварно понимающей улыбкой.

— Нет, Петро, нет и нет. Это исключено. Именно здесь и только сейчас.

Я почувствовала на себе взгляд Мезенцева. Повернула голову и увидела в его глазах столько адресованной мне любви, нежности, сочувствия…

— Прости, милая, что так получилось, — ласково сказал он. — Сама понимаешь, что я этого не хотел. — Потом повернулся к Самойлову и по-прежнему спокойно произнес — Ну так не тяни! Начинай!

Простынка, которой он прикрывался, сдвинулась, обнажая его. Тогда я, уже немного успокоившись, словно пришла в себя после шока. В конце концов, мы здесь вдвоем. Пусть я не понимаю, о чем они говорят, пусть я вообще ничего сейчас не понимаю. Но мы здесь вместе, и я тоже виновата в том, за что сейчас в одиночку расплачивается мой любимый человек.

Когда я это поняла, решительно и демонстративно подвинулась к Петру, прижалась, укутала материей. Петр ласково провел ладонью по моим волосам.

— Ах, как это трогательно, — ёрничая воскликнул Вячеслав Михайлович, делая вид, что утирает слезу. — Право же, я сейчас разрыдаюсь…

Мезенцев проигнорировал его выходку.

— Тебе, Слава, и в самом деле никогда не понять людей, которые испытывают муки совести и которые настолько запутались в этой жизни, что для них смерть может превратиться в избавление…

В этот миг лицо Самойлова как будто передернула болезненная судорога. Правда, уже в следующее мгновение оно опять приняло все то же снисходительное, сочувствующее выражение превосходства, с которым он и дослушал Мезенцева до конца.

— У тебя, Слава, есть только критерий морали: выгодно это тебе лично или нет, — продолжал Мезенцев. — Тебе плевать на всех и вся — лишь бы только удовлетворить собственные желания. Разве не так? И ты переступишь через все, лишь бы тебе лично было хорошо.

Самойлов согласно кивнул.

— Да, Петя, ты почти прав. Я действительно эгоист и циник — и не считаю нужным скрывать это. Но при этом я и не фарисей, который долдонит о морали, а сам отнюдь не являет собой образец примерного поведения. И еще неизвестно, кто из этих категорий людей хуже… Но я сказал слово «почти». Потому что помимо своего личного эгоизма есть в подлунном мире еще две вещи, ради которых я пойду на все.

— И что же это?

Вячеслав Михайлович глядел ему точно в глаза. И слова выговаривал медленно, четко, внятно.

— Я, Петя, превыше всего ставлю интересы дела, которому служу. Пусть это дело даже аморально, преступно и антиобщественно. Поэтому сегодня я много чего сделал и сделаю ради него.

Уже второй раз Самойлов намекал на то, что сегодня еще предстоят какие-то события. Меня это пугало. Я, конечно, не думала, что за этот вечер со мной Мезенцев будет так уж сильно наказан. Но что же тогда другое должно сегодня произойти? То, что нам не позволяют одеться, было вполне понятно — Шеф именно этим унижением решил наказать нас. Ну да ладно, скоро все это закончится. И они уйдут, эти люди. И мы с Петром уйдем. Ко мне. Жене я его больше не отдам!

И я издам книгу. Там Шеф будет расписан во всей красе, этот самоуверенный, самовлюбленный мафиози!

— Ладно, может быть, мне трудно судить… — Я почувствовала, что Мезенцев пожал плечами. И спросил — Ну а вторая дорогая тебе вещь?

Самойлов откинулся на спинку стула, сминая воротник висящего там пиджака. Вспомнилось невпопад, как я всегда ругала мужа за это.

А Шеф между тем произнес весомо:

— Ну а вторая вещь… Это не вещь. Это существо, самое дорогое для меня существо… У меня есть дочь, Петя. Об этом мало кто знает, но тебе скажу… Чудная девушка, вон на нее похожа, — он кивнул в мою сторону. — Она живет за границей, у нее имеется солидный счет, она ни в чем не нуждается и никогда не будет нуждаться. А завтра на ее счет поступит очередная, очень большая, сумма. Так-то вот.

Петр задал вопрос, который и я хотела задать, да только он меня опередил:

— А она знает, чем ты занимаешься?

— Пока нет. Но надеюсь, что благодаря ей, — опять кивок в мою сторону, — узнает. Потому что книгу про меня она получит обязательно. Я об этом позабочусь.

— И тебе не будет стыдно?

Самойлов рассмеялся. Правда, смех у него был не очень веселый.

— Петя, Петя, черт тебя побери, как же ты наивен!.. Да разве может быть стыдно отцу, который обеспечил своей дочери безбедное существование на всю ее жизнь, даже если она проживет тысячу лет? И разве дочь, получив состояние, сопоставимое с наследством дочери, скажем, барона Ротшильда, станет осуждать отца за то, каким путем он добыл все это?.. Быть может, где-то в Америке или во Франции в восемнадцатом веке кто-то так и поступил бы. Но у нас в стране сегодня, когда народ нищает, а одно из первых лиц государства не спешит уплатить налоги с доходов, сопоставимых с бюджетом небольшого государства… Нет, Петя, нет, в этом отношении можешь быть спокоен: она меня не осудит, она меня поймет, она мне вечно будет благодарна…

— Это ты мне доказываешь или себе? — негромко спросил Мезенцев.

Вячеслав Михайлович словно споткнулся на полуслове. Задумчиво поджал губы.

— Ты прав, отставной подполковник Мезенцев, — с подчеркнутой торжественностью произнес Самойлов. — Наше общение затянулось.

Он слегка кивнул. И тут же раздался громкий хлопок. Я почувствовала, как дернулось тело Петра, к которому прижималась. Хлопок послышался от двери, где молча стоял Игорь Викторович. Невольно взглянув в ту сторону, увидела, что Игорек держит в руке непривычной формы пистолет, с большим черным цилиндром на стволе.

И только увидев все это, я поняла, что же произошло. Отпрянула от Петра, на мгновение даже забыв потянуть за собой простыню.

Тело Мезенцева боком, медленно сползало с подушки на крахмальную простыню. Глаза его были открыты, выражение лица, казалось, совсем не изменилось. Только на его мускулистой шее появилась маленькая ранка, из которой толчками выдавливалась алая кровь. Она, эта живая струя стекала на постель и собиралась в лужицы, не сразу пропитывая плотную материю.

Все это произошло настолько просто, буднично и неожиданно, я была настолько ошеломлена, что даже не вскрикнула, не забилась в истерике, что непременно должно было со мной произойти.

— Хороший выстрел, Игорек, — буднично похвалил Самойлов. — Классный.

Лишь теперь, услышав звук его голоса, я в полной степени осознала весь ужас происшедшего.

Только что человек разговаривал, спорил, что-то доказывал, только полчаса назад он меня обнимал, только два часа назад нежно и сильно ласкал меня… Всего-то ничего прошло с той поры, как он был ЧЕЛОВЕКОМ! И вот он уже не человек, а просто тело, из которого и кровь уже не течет, а только капает!

Я рванулась с кровати. Не обращая внимания на мужчин, голая, начала рыться в небрежно сваленных возле зеркала вещах. Сказать, что я искала что-то конкретное, было бы сказать неправду. Я просто судорожно перебирала все, что мне попадалось под руку, не понимая, не соображая, что же именно мне надо. Наконец выхватила из груды тряпок длинный шелковый халат, начала торопливо, суетливо, бестолково натягивать его на себя, путаясь в полах, рукавах, карманах, пришитом поясе…

— Сядь! — вдруг рявкнул Самойлов.

От этого окрика я вздрогнула и мгновенно пришла в себя. Увидела себя голой, держащей в руках скрученный едва ли не в жгут халат. И почувствовала себя такой беззащитной и беспомощной… Хотела было схватить простыню, чтобы закутаться в нее, но она была в крови…

И мне стало неимоверно жутко. Как просто эти люди убивают! Как легко и непринужденно лишают они человека права на жизнь!

6

В нос остро ударил знакомый запах нашатыря. Я попыталась резко отдернуть голову. Однако меня крепко держали. И тогда я открыла глаза.

— Очухалась?

Голос был слишком хорошо знаком. Однако доносился вроде как откуда-то издалека.

Пришлось повернуть голову в сторону голоса. Говорил, естественно, Вячеслав Михайлович Самойлов. Все так же безукоризненно одетый, в белоснежной рубашке, с жемчужной заколкой на «бабочке» под жестким воротничком, он глядел на меня, небрежно поигрывая пистолетом.