Вальдшнепы над тюрьмой (Повесть о Николае Федосееве) - Алексей Шеметов

— За какое?

— Ну, за то, которое она послала Матвееву.

— Это неосторожность, но не предательство.

— Правильно. Не сердитесь. Мы вас раскрыли бы и без письма, только гораздо позднее. — Гангардт снова встал и зашагал по ковровой дорожке.

Николай следил вашего движениями и думал о том, что полковнику помогла создать дело случайность.

В феврале прошлого года взрывается в Цюрихе опытная бомба. Погибает русский эмигрант, который со испытывал. Департамент полиции начинает следствие. Кто готовил бомбу? Народовольцы. Ага, значит, они живы? Живы, только перебрались за границу.

Но не может быть, чтобы у них не осталось связей в России. Начинаются поиски. Воспой арестовывают в Петербурге Матвеева и находят у него письмо Анны. Письмо невинное, дружеское, но есть в нём три строки, по которым можно догадаться, что в Казани действует какой-то молодёжный кружок. Надо найти эту Анну Соловьеву. Летит из Петербурга в Казань департаментская депеша, и вот уже несутся в Ключищи две жандармские тройки, и в кабинете сейчас слышатся заливистые звуки их колокольчиков, звеневших год с лишним назад в тридцати верстах отсюда…

— Значит, откровенного разговора у нас не получается? — сказал полковник.

— Он получился у вас с Выдриным. Вам удалось его обработать.

— На то мы и поставлены. Нам всё удаётся, Федосеев, а у вас ничего не выходит. Мы сильны, а вы ничтожно слабы.

— Не так уж вы сильны, если не можете побороть страха. Вы всего боитесь. Боитесь мысли, боитесь свободного слова, боитесь критики, боитесь людских сборищ.

— Ничего мы не боимся. Просто добиваемся нравственной чистоты и выкорчёвываем крамолу.—

Полковник, двигаясь от двери к столу, резко повернулся к Николаю. — Хотите, чтоб вам всё позволили? Нет, мы будем давить на вас всей силой государственного пресса и выжмем из голов всякую дрянь.

Николай вскочил со стула, ударил ладонью по столику.

— Чем сильнее давите, тем скорее взорвётесь!

— Федосеев, — сказал Гангардт, сложив руки на груди, — на вас лично мы здесь, видимо, слабо давили, иначе вы держались бы как положено. Жалко, что не останется времени на ваше воспитание. Но ничего, нашу ошибку исправят «Кресты».

Часть вторая

1

Поезд, приближаясь к станции, замедлил ход. Федосеев последний раз приник к окну и глянул вперёд.

— Приехали, Костя, — сказал он. — Вот она, древняя Русь.

Ягодкин придвинулся и тоже прижался лицом к оттаявшему стеклу.

— Гнездо Юрьевичей. Стольный град Андрея и Всеволода.

На белой крутой горке горели в солнечном свете золотые главы соборов, а дальше, за этими гроздьями куполов, на холме, выступающем снежным мысом, виднелся полукруг зубчатой кремлёвской стены.

— Да, это не Петра творенье, — сказал Федосеев. — И далеко не Москва, не Казань. Окаменевшая суздальская старина.

Они стали одеваться и собираться. Собственно, собирать было нечего. Почти одни книги. Старые, отбывшие с Николаем два с половиной года заключения, и новые, купленные в день освобождения в Петербурге. Три связки книг и небольшой тюк постели — вот и весь багаж.

Они спустились на платформу, прошли через вокзал и очутились на площади, заставленной санями. Сани тут были самые разнообразные — и настоящие извозчичьи, с меховыми полостями, и узенькие, только на двух седоков, и вместительные, глубокие, обитые цветным сукном, и ломовые, с плоским настилом, и беговые, с высоким продольным сиденьем, на котором надо ехать верхом, и низкие пошевни, и розвальни с широкими отводами, и простые дровни мужика, что-то продавшего на базаре и тоже подъехавшего к вокзалу в надежде подработать — авось подвернётся кто-нибудь, кому надо в деревню. Извозчики сидели на облучках, топтались около саней, галдели, каждый зазывал к себе, а один из них, чернобородый, в дублёном полушубке, маленький, быстрый, подбежал к Федосееву, выхватил у него тюк, унёс его и положил в свои новенькие, обтянутые свежей рогожей пошевни. Потом уложил книги, усадил пассажиров в задок, на скамеечку, сам сел на доску, приделанную впереди к отводам.

— Как вас, с ветерком? — спросил он, обернувшись.

— Нет, езжайте шагом, — сказал Федосеев. — Надо посмотреть город.

Тронулись, оставили площадь, повернули влево, поехали в гору по узкой улочке, стеснённой с обеих сторон старыми двухэтажными домишками. Впереди высился тот же холм с крепостной стеной вверху, только теперь виден был другой его склон, противоположный. Пошевни скоро повернули вправо, и белая гора оказалась сбоку, слева.

— Что за этой стеной? — спросил, глядя вверх, Ягодкин.

— Мужской монастырь, — сказал возница, не оборачиваясь, пошевеливая вожжой лошадку, тяжело шагавшую на подъём. — В старину там лежали мощи Александра Невского. Говорят, Пётр потребовал их в свой город. Перевезли будто бы прах-то. Не знаете, это правда?

— А как же, — сказал Ягодкин, — до Москвы пешком несли.

— Смотри-ка! И это известно. Видать, вы люди-то учёные. На житьё к нам?

— На житьё.

— Не из этих, не из политических?

— Да как вам сказать…

— Ну-ну, вижу, вижу. Беда с вами. Хотите народу добра, а ничего не выходит. Гоняют вас, бедняг, по грешной земле. В номера, говорите, везти? Вот они, номера-то, рядом. Может, в квартирке нуждаетесь?

— А у вас есть на примете? — спросил Федосеев.

— Да есть тут знакомые.

Поднялись на горку, остановились у гостиницы. Напротив, через дорогу, довольно людную, стоял дом с вывеской, и около него тоже, как на вокзальной площади, собралось десятка два извозчиков.

— Это всё из Ямской слободы, — сказал возница. — У них тут и трактир, и биржа. Если в дальнюю дорогу — сюда приходите. Так как же, остановитесь в номерах или везти дальше?

— Везите к вашим знакомым, — сказал Федосеев. — Может быть, договоримся с ними.

— Тогда поедем на Большую Ильинскую. Это недалеко.

Пересекли главную улицу (справа на ней показался златоглавый храм) и стали спускаться под горку вдоль вала, воздвигнутого, наверно, во времена Боголюбского. За валом поодаль вздымался купол старинной церкви. Там, за этим многовековым земляным укреплённом, лежал город владимиро-суздальских князей, и интересно будет посмотреть, что от него осталось. Историку тут есть чем заняться. А что делать здесь революционеру? Ни фабрик, ни единого института. Основное население — губернское чиновничество. Федосеев и Ягодкин молчали. Пять дней они непрестанно говорили, а тут вдруг притихли.

Извозчик свернул вправо и выехал на безлюдную улицу.

— Вот и Большая Ильинская.

Федосеев осмотрелся. Большая? Это же совсем глухая улица. Только отъехали от главной, и уже настоящее захолустье. Никакого движения. Ни единого высокого здания. Заурядные мещанские домики, деревянные, приподнятые каменными полуэтажами.

А вот гнездо какого-то не очень широкого купчика. Приземистый особнячок. Массивный кирпичный забор — крепостная стена в миниатюре.

Пошевни остановились.

— Ну, забирайте пожитки-то, — сказал извозчик.

— Но надо сначала переговорить с хозяином, — сказал Ягодкин. — Может быть, не пустит.

— Пустит, пустит. — Извозчик провёл приезжих во двор, потом в просторные сени с дверями с той и другой стороны. Поднялись по лесенке на второй этаж, опустили пожитки на пол. Открылась одна из четырёх дверей, и в сени вышел лысый мужчина в овчинной жилетке.

— Вот, господин Латендорф, — сказал извозчик, — гостей привёл.

— Милости просим.

— Хотят на постой остановиться. Которая у вас тут сдаётся-то? Вверху или внизу?

— Вот эта. — Латендорф показал на дверь рядом с той, из которой вышел. — Заходите, посмотрите.

Квартира состояла из двух комнат, достаточно светлых, тёплых, обставленных простенькой мебелью.

— И сколько стоит это жилище? — оглядевшись, спросил Ягодкин, считавший себя несравненно практичнее своего друга.

— Не дороже денег, — сказал Латендорф. — Сойдёмся. Не бойтесь — не оберу.

— Что ж, можно располагаться?

— Вы не все посмотрели. У вас будет ещё кухня. — Хозяин провёл их через сени в дверь напротив. Кухня оказалась просторной, с русской печью, плитой и большим столом. Федосеев подошёл к окну и через крышу домов увидел церковные купола. Извозчик перехватил взгляд приезжего, усмехнулся.

— К обедне ходить будет близко. Церкви рядом.

Целых три. Сергия Преподобного, Ильи Пророка, Иоанна Богослова. Всё под боком.

— Да, церквей тут у вас много, — сказал Федосеев.

— На том стоим Значит, остаётесь?

— Да, остаёмся.

Извозчик вышел в сени, взял тюк и отнёс его в комнаты.

— Ну, я поехал, — сказал он. — Деньги-то есть вас?

Ягодкин дал ему двугривенный. Мужичок покачан головой.