Флорентийская голова (сборник) - Владислав Кетат

Мы с Женей переглянулись.

— Ко мне, — сказала она.

Жаба Ивановна остолбенела.

— Как это, к тебе? А твои родители знают?

— Знают, знают, — закивала головой Женя, — и Валькины тоже знают и ничего против не имеют. У нас очень демократичные родители. А теперь, извините, нам пора.

Мы обогнули окаменевшую Жабу Ивановну, также как минуту назад «классную».

— Кострова! — раздалось сзади. — Почему в брюках?!

На улице уже основательно потемнело. Выходить на освещённую фонарями улицу Ломоносова, желания не было — хотелось темноты, которая, как известно, друг молодёжи — поэтому мы свернули налево, пересекли школьный двор и оказались в небольшом закутке, закрытом от школы трансформаторной будкой, и кустами густой сирени от ближайшей пятиэтажки.

Женя достала откуда-то из-за пазухи пачку «Космоса» и щелчком вышибла оттуда две сигареты. Одна тут же оказалась у неё во рту, а вторая у меня.

— Угостите даму спичкой, — попросила Женя, — я зажигалку где-то посеяла.

Сплюснутый коробок Балабановской спичечной фабрики обнаружился у меня в левом кармане джинсов. Я чиркнул спичкой, и, закрывая грозящий потухнуть синеватый огонёк ладонями, поднёс его к Жениному лицу. Она потянулась сигаретой к огню, и её лицо, словно венчальной свечой, мягко подсветилось снизу. Я взгляд не мог от неё оторвать, так она была прекрасна. Кончик Жениной сигареты заиграл рыжими искорками, она затянулась, выпустила тонкой струйкой дым, а я всё держал ладони, закрывая подбирающийся к моим пальцам огонь.

— Ты чего? — удивилась Женя.

— Просто, ты очень красивая, — вырвалось у меня.

Женя бросила на меня скептический взгляд.

— Не слишком ли смело для четырнадцатилетнего юноши?

«А ведь верно, — подумал я, — у меня бы духу не хватило такое сказать девушке в четырнадцать лет».

Неожиданно спичка потухла, и Женино лицо погрузилось в полумрак. Я чиркнул другой и прикурил сам.

— Как ты себя чувствуешь? Как голова? — спросила Женя.

— Нормально. Иногда побаливает, но, в целом, нормально, — ответил я, а сам подумал: «Господи, о чём мы говорим!»

Женя сделала пару глубоких затяжек и первой подняла неудобную тему.

— Ты, наверное, хочешь знать, как это всё вышло?

Я кивнул.

— И что будет дальше?

Я снова кивнул.

— Если коротко, то ты в своём прошлом, — сказала Женя, — в тысяча девятьсот восемьдесят девятом году.

— Спасибо, я понял, — сказал я.

— Нет, ты не понял. — Женя сделала серьёзное лицо. — Я тебе сейчас скажу одну вещь, ты только не пугайся, ладно? Дело в том, что твоё прошлое давно умерло, так что можешь для простоты считать, что ты на том свете. Или в царстве мёртвых, если тебе так больше нравится.

Я всё, что угодно ожидал от неё услышать, только не это.

— Не понял, где? — переспросил я.

— В царстве мёртвых, — повторила Женя, — помнишь, как в мифах древней Греции.

— И как же я сюда попал? Умер? — чувствуя, как стремительно ухудшается настроение, спросил я. — Что-то не припомню.

— Нет, ты пока не умер. Ты просто очень хотел попасть сюда, помнишь? Вот и попал. Считай, что ты на экскурсии.

— А ты? — вырвалось у меня. — Ты тоже хотела?

— Не-е-е-ет, — усмехнулась Женя, — я тут постоянно.

Я попытался, что называется, собрать мысли в кучу.

— Так, ты что — мёртвая?

— Ну, наконец-то! — Женя несколько раз хлопнула в ладоши. — Конечно, мёртвая уже двадцать лет как. Самоубийство, если тебе интересно.

— Но как… — ошарашено произнёс я.

Женя удивлённо подняла брови.

— Хочешь знать, как именно? Из всего многообразия средств я выбрала бритву и ванну.

— Бритву? Ты, это… вены резала? — Я непроизвольно провёл указательным пальцем правой руки по запястью левой.

Женя снова покачала головой.

— Если режешь вены, то гораздо эффективнее вскрыть продольным разрезом одну, чем полосовать всё поперёк, — сказала она. — Я выбрала самую крупную, ту, что посередине.

Я не знал, что сказать, поэтому молча смотрел на Женю, которая в это момент красиво затягивалась: рука с сигаретой расслаблена, глаза немного прищурены. Я подумал, что она смотрит не на меня, а куда-то сквозь.

— Горячая ванна — это не сказки, — продолжила она. — Вода должна быть горячей, иначе кровь свернётся и ничего не выйдет. Горячая вода нужна ещё и для того, чтобы было приятно. Чтобы подавить нервную дрожь и избавиться от последних сомнений.

— Всё равно, не понимаю…

— Что тут непонятного? Способ же имеет значение! Весь вопрос в том, будет ли больно, и как ты будешь выглядеть в гробу. Петля, окно и электричка отпадают сразу. Так что, самый хороший вариант для девочек — обожраться снотворного, поэтому большинство выбирают таблетки. Девицы надевают свои лучшие платья, туфли на шпильках, красятся, некоторые даже ходят перед этим в парикмахерскую, а потом — вскрывают упаковку димедрола, кладут в ладошку десять маленьких белых таблеток, закидывают их в рот, запивают «Тархуном» или «Дюшесом» и пытаются проглотить. Но димедрол, он, сволочь, такой горький, что не помогают ни остатки газировки, ни недопитый чай, ни вода из-под крана — легче не становится. Девицы подходят к зеркалу, девицы смотрят на себя и видят там мымр с перекошенными физиономиями и выпученными слезящимися глазами. И вот тут девицам становится страшно. Им начинает хотеться, чтобы всё это закончилось, в том смысле, чтобы всё стало, как пару минут назад…

Сначала они пробуют выплюнуть эту гадость, но поздно, маленькие белые друзья уже в пищеводе, они уже на пути в желудок. Тогда те, кто поумнее, бегут в сортир и суют себе два пальца в рот. Если им везёт и после некоторых усилий они наблюдают на дне унитаза или раковины маленькие, плавающие в газировке, белые колёсики; девицы судорожно начинают их считать — одна… две… три… пять… десять… И тогда девицы плюхаются на кафельный пол и начинают реветь. Некоторые делают под себя, прямо в своё лучшее платье. А на следующий день они рассказывают своим подружкам, как вчера, когда родичей не было дома, они пытались покончить с собой, потому что трындец, жить надоело, но в последний момент родичи вернулись и их спасли. В качестве доказательства подружкам демонстрируются слегка переваренные десять таблеток димедрола. Подружки одна за другой лопаются от зависти…

— Я не об этом, Жень. Мне непонятно, как это всё вообще возможно, — сказал я, делая ударение на слове «это».

Женя пожала плечами.

— Вот бы знать. Просто есть и всё. Ты же не задумываешься над тем, почему возможно то, где ты каждое утро просыпаешься?

— Ты имеешь в виду моё «настоящее»?

— Называй, как хочешь. Ты просто живёшь там, а я здесь.

— А как же мы с тобой там встречались?

Женя махнула рукой.

— Это мне дали посмотреть на то, как там всё у вас, — Женя запнулась, — чтобы я тебя сюда затащила.

— Затащила?

— Ну, привела. Ты же очень хотел в прошлое вернуться. Так?

— Хотел, конечно, но…

— Теперь уже никаких, Валя, «но», теперь…

Женя не успела договорить. Справа от нас, у трансформаторной будки, началась возня. Что там происходило, мы не видели, но, судя по звукам, несколько человек тащили одного, а тот, кого тащили, упирался.

— Где он? — спросил хрипловатый голос из-за кустов. — Говори, где, иначе мы тебя отмудохаем так, что мать родная не узнает!

— Я не знаю, — ответил ему второй голос, жалобный и высокий.

Послышался характерный звук, который получается после встречи кулака с лицом.

— Я же говорю, не знаю! — ещё выше завизжал второй голос.

Только что услышанный мной звук повторился.

— Он в зале был, а потом куда-то ушёл! — срываясь, прокричал голос.

С ужасом до меня дошло, что я знаю, кого пытают у трансформаторной будки. «Господи, про него-то я совсем забыл! — подумал я. — Что ж теперь делать-то…»

— Что там происходит? — тихо спросила Женя.

— Майрона мочат, — также тихо ответил я.

— А… чего они от него хотят?

— Узнать, где я. Они же за мной пришли.

Женя сделала большие глаза.

— Зачем?

— Это я с ними в «Комитете» подрался. Отмстить хотят.

— Что делать будешь?

А что мне было делать? Тихо уйти? Должно быть, каждый мужик, родившийся и выросший в Советском Союзе, знает, что именно я тогда чувствовал. Сказать, что мне было страшно, значит не сказать ничего. Меня всего просто трясло. Буквально в пяти метрах от меня избивали моего друга, а я стоял, как вкопанный.

— Беги в школу, приведи кого-нибудь, — сказал я, глядя себе под ноги, — а я пошёл.

— Господи, Валька, да ты герой, — Женя положила мне руки на плечи, встала на цыпочки и мягко поцеловала меня в щёку.

Я обнял её за талию, совсем так, как во время танца, и потянулся губами к её губам, но вместо них наткнулся на указательный палец.