Возвращение императора. Невероятные приключения в XXI веке. Петр I и президент - Петра Диттрич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глава 16. Петр посещает места своего детства и юности
С целью экономии времени Петр вместе с окружением переехал в огромную квартиру в Кремле. Он шутил, что сперва был хозяином всей земли русской, потом уместился на полутора метрах на два с половиной, а теперь опять разжился землицей из гроба, в покои переехал! Не остался Петр жить в покоях Теремного дворца, где отец его, Алексей Михайлович, с молодой Натальей Кирилловной жили.
– Хочу, – сказал, – чтоб окна мои не на старину, в прошлое, смотрели, а на жизнь идущую. – Выбрал себе несколько комнат с видом на Манежную площадь, Александровский сад. – Отсюда и дойти до меня легшее будет, ежели кто захочет. Подбери, Егор, надежных парней, чтобы на Троицких воротах дежурили, когда Кремль закрыт. Пускай следят, чтоб допускали ко мне всех, кто захочет.
В Кремле было спокойнее, уставал великий правитель от любопытных зевак, которые не давали ему прохода на улицах Москвы.
Когда ожившему царю надоело выделяться в толпе он повелел Егору подобрать для него что-нибудь современное из одежды, и Иван Данилович разворчался:
– Что ты его как ковбоя одеваешь? Зачем ему джинсы, к тому же коротки все?
– Да не идут ему костюмы! – объяснял Егор. – У него тело длинное, плечи не богатырские. Вот в джинсах ему хорошо, да и нравятся они ему. «Материя, – говорит, – крепкая». Вот мы пока и остановились на них и полотняных рубахах с большим воротником. Ну а то, что короткие, это временно. Шьют на него. Он все равно джинсы в сапоги заправляет. Не привык еще по-нашему. Еще куртки и свитеры одобряет. «На народ, – говорит, – в джинсах и рубахах выходить буду, а для Кремля новый кафтан заказал».
Иван Данилович был при Петре секретарем-помощником. Вернее, в этой должности он получал зарплату. Но на самом деле полномочия его были намного шире и распространялись практически на все, чем занимался царь. Он следил за всем.
– Каждой бочке затычка! – бурчал Егор, когда Иван Данилович его допекал особенно сильно.
Толик охотно поддакивал. Теперь у него была новая, выделенная Кремлем машина, и ворчал он скорее по привычке, чем по злобе́.
– Опять перезанимался сегодня. Обед пропустил, – ворчал Иван Данилович на Егора. – Этим профессорам только волю дай. До смерти заучат! В следующий раз гони их. Отучили – и долой!
– Да Петр Алексеевич сам их не отпускает. Знать все хочет.
– А ты на что? Мигни им, скажи, что отдыхать ему пора.
– Угу, скажешь, пожалуй. Он мне: «Егорша, отойди, не до отдыха мне, а настаивать будешь – я тебя из палаты вынесу». Он как одержимый, жадный до знаний, все понять хочет. «Мне, – говорит, – три века наверстывать надо, а ты – “отдыхать”. Я уж належался триста с лишним годов. А этого черта беззубого, – это он о вас, Иван Данилович, – пошли куда-нибудь, чтоб не бубнил».
– Не мог он так сказать! – горячился личный секретарь. – Ты это специально выдумываешь, чтоб самому поближе к Петру Алексеевичу быть. Это не его слова.
– «Да куда же, – говорю, – послать, Петр Алексеевич?» – продолжал Егор, не обращая внимание на протест коллеги. – «Да хоть в этот в “Макдоналдс”!» – заржал Егор, довольный шуткой.
– Куда-куда? Когда это он там был? Я же говорю, что врешь!
– Не был еще, первое, что слышал, повторил, – настаивал денщик.
– Ты, Егор, лучше не умничай, – уже спокойнее сказал Иван Данилович. – А подумай. Кто мы были до него? И кто мы будем без него? Поэтому его здоровье – это наш прямой интерес! Мы должны оберегать, обеспечивать его отдых и следить за тем, чтобы он не перетруждался!
– Это только на словах так все, как вы говорите, – возразил Егор, – а на деле, сами же знаете, что ему невозможно наперекор пойти! Он чужой воли не разрешает! Я пробовал его как-то убедить вовремя поесть, так он на меня как заорет: «Уйди, Егорша, а то, ей-ей, возьму палку да и охожу тебя!». И глаза такие круглые и красные при этом! Палки рядом не оказалось, а то он в меня мог запустить чем угодно! Что под руку попалось!
– Буйный он, это уж точно! – включился в разговор Толик.
– И напористый какой! Если чего захочет, то не передумает ни за что! «Поедем, – говорит, – в Преображенское. Хочу на детство свое посмотреть. На наши потешные укрепления, на дворец наш, на старые стены». Да я, хоть питерский, да и то знаю, что ничего не сохранилось от его времени. «Нет там уже, Петр Алексеевич, ни дворца, ни укреплений», – говорю. Так он вытаращился на меня с такой злобой, что я аж в сиденье вжался: «Так-то вы память обо мне чтили! Все порушили! Дворец матушки моей в Кремле изничтожили! Сухаревскую башню, в честь верного человека поставленную, разобрали! Преображенское – уж не Москва, село – и то добрались! Что, ломать боле нечего было?!» Так орал, как будто это я все сломал! А поехать все равно поехали…
…Всю дорогу в машине Петр был не в духе. «Раз уж в Кремле мало что узнал, то в Преображенском, – думал он, – и вовсе ничего не признаю!» Но все же маленькая искра надежды жила в нем, ведь тяжелее всего для нас терять то, что связано с детством.
Что Неглинку заключили в трубу он уже знал, около «Метрополя» ходил и плевался втихаря.
Не то, чтобы ему площадь Охотного ряда не понравилась, как раз наоборот. Если бы это было не в Москве, он бы даже похвалил, но места, связанные с детством, – священны. Меняйся хоть весь мир, но Петербург и Москва должны были быть им узнаваемы, чтобы бывая там, он мог вспомнить известные моменты своего прошлого. Они наделены образами. Вот разрушьте свой двор, и вам некуда будет возвращаться в детство, сломайте школу, в которой вы учились, и вы все равно будете приходить к пустому месту, именно к тому, хотя там уже ничего не будет.
Дорогу в Преображенское он не узнал вовсе. Ни Китайгородской стены, ни стены Белого города на пути не было, не говоря уж о Скородоме. Понял, что и домов знакомых не найдет, одна надежда на оставшиеся церкви. Таковую увидел у Поганых прудов. Как и заметил-то, сам не знал. Зажали ее современные громады, оттеснили
