Любовь на коротком поводке - Риттер Эрика
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как правило, я не готовлю. Это еще слабо сказано! Как правило, мой холодильник пуст, а в морозильнике нет ничего, кроме пакета на молнии с чем-то, подозрительно напоминающим останки Джимми Хоффа.
Сегодня же, без всякого предупреждения, меня охватило атавистическое желание приготовить Карлу ужин. Действительно атавистическое, потому что в последний раз оно меня охватывало в те далекие годы в студенческом гетто, когда я решила найти путь к сердцу Марка Баннермана с помощью горячего чили.
Не то чтобы я рассчитывала с помощью такого ужина добиться столь же убедительных результатов. Просто… Вопрос ставится таким образом: смогу ли я? Учитывая, что прошли долгие годы с той поры, когда я затрудняла себя более изощренным кулинарным изыском, чем мюсли с творогом. Я даже вспомнить не могу, что же я вообще когда-то пыталась приготовить, равно как и не могу сходу сказать, газовая у меня плита или электрическая.
Нет никакого смысла звонить маме и просить рецепт какого-нибудь блюда. Поскольку единственное, что готовила мама, были финиковые коржики, которые весьма успешно выжили из кухни меня и мою сестру еще до достижения нами подросткового возраста.
Ах да, эти коржики с финиками… Хоть они и не являются кратчайшим путем от желудка мужчины к его сердцу, ими в моем воображении была выложена дорога в мое же подсознание, которую я представляю себе как мозаику из фирменных коржиков Айрин Ягер.
Они прекрасно пахли, когда их вытаскивали из духовки. Но стоило им остыть, и они становились жесткими и несъедобными, напоминая полимерные отходы ракетных исследований. Даже мой отец, который, по моему убеждению, спокойно закусил бы плутонием, попадись он ему в холодильнике, вынужден был заключить отдельное специальное перемирие с материнскими коржиками.
Одно из самых моих ярких детских воспоминаний, в точности которого я не сомневаюсь, это мой отец, тайком сующий в карман стопку каменных коржиков, которые он позднее переправит в гараж. Насколько я помню, там он их хранил в деревянном ящике из-под персиков, под грудой измазанных краской тряпок. Этот ящик стал пристанищем для всех коржиков, которые он якобы съел в течение многих лет.
Еще я помню, как он вытаскивал коржики из ящика и подкладывал их под колесо машины, которая забуксовала на дороге.
— Трение, — насколько я помню, объяснил он мне и заговорщически подмигнул. — Ни слова матери, поняла?
Учтите, вполне возможно, что я все это придумала. Но материнские коржики действительно существовали. Наверное, они сыграли немалую роль в отсутствии у меня кулинарных талантов, с чем я должна была либо смириться, либо сделать последнюю мужественную попытку восстать против моей генетической конструкции. Именно в таком решительном настроении — сделай или умри — я шагаю к телефону и набираю номер Карла.
— Харт, — слышу я.
— Привет, Харт. Так ты сегодня приходишь или как? Я готовлю ужин.
— Ты… Бог мой, во имя чего?!
— Не бери в голову. Это своего рода соревнование между моей матерью, мной и группой поддержки кулинарных «чайников», которую я собираюсь организовать в ее честь. Ты только скажи, во сколько придешь?
— Ну, тут такое дело… Точно сказать не могу. Кстати, одна черта, которая мне в тебе очень нравится, так это то, что ты никогда не заставляешь меня назвать точное время.
— Это то, что тебе во мне больше всего нравится? Ты что хочешь этим сказать? Допустим, я умру сегодня днем, а тебя попросят прийти и сказать несколько слов на похоронах, тогда все, чем ты сможешь поделиться с опечаленной толпой, будут воспоминания о том, что главным достоинством покойной был ее низкий уровень самооценки?
— Вроде того. Разве что ты предпочтешь в этот грустный день быть помянутой как женщина, способная издавать горлом милый слабый звук в момент оргазма? Хотя, если подумать, этот трогательный факт может быть знаком слишком многим из оплакивающей тебя толпы.
— Я собираюсь приготовить ужин, черт побери, придешь ты или нет! Так что будь здесь ровно в семь.
* * *Я только начинаю возиться с украшением моей столовой свечами, настоящими тканевыми салфетками и раскладывать приборы, которые, как ни странно, мне удалось подобрать в комплекте, как звонит телефон.
— Алло?
— Приветик, солнышко.
— Угу. Ты опаздываешь.
— Немного. Я как раз выхожу из офиса, и…
— Значит, ты будешь здесь когда? Через двадцать минут?
— Не совсем. Я должен заехать к себе… к Вивьен по дороге. Там какая-то заварушка… с одной из девочек. Не знаю точно, что именно, она слегка в истерике. В смысле, Вив. И все же я буду у тебя где-нибудь в половине… ну, скоро. Годится?
Годится? Не совсем совпадает с моим любимым представлением о жене Карла, якобы не способной на истерики. Особенно сегодня, в этот выдающийся день, когда в моей духовке уже идеально подрумянилось хрустящее печенье.
— Ладно, я попытаюсь все отложить на час. Но через час ужин будет на столе, независимо от того, появишься ты или нет.
* * *В двадцать минут девятого булочки к ужину, давно вынутые из духовки, остыли и превратились в булыжники, а я пытаюсь отмести прочь все крепнущую уверенность, что проклятие моей матери передалось мне по наследству. Вместо того чтобы впасть в отчаяние, я стараюсь направить свою положительную энергию на приготовление идеального суфле, тем более что за эту неделю у меня было много шансов это дело тщательно отрепетировать. Поскольку это уже третий вечер, когда я пытаюсь накормить Карла ужином, и третий вечер, когда я вынуждена смириться с обстоятельствами и выкинуть это «произведение искусства» в помойное ведро нетронутым, но определенно — осевшим и потерявшим всю «взбитость» и воздушность.
Да, мои кулинарные способности, надо признаться, явно ниже среднего.
* * *Уже без двенадцати минут десять, и мое пятое суфле почти за столько же дней превращается в бесформенную «дрызгу», когда звонит телефон. Только не Карл, господи!
— Алло?
— Черт, солнышко, я так виноват! Тут небольшая проблема с Андреа. — Голос у Карла низкий и тихий, как будто он боится, что телефонная линия ненадежна и прослушивается. — Но я сделаю все, чтобы приехать через час.
