Воздушные разведчики - Владимир Силантьев

- Все ли операции проходили без сучка я задоринки? - спросил я Соколова, встретившись с ним после войны.

- Одна накладка случилась, хотя и не по вине экипажа. Мы должны были выбросить небольшую группу в районе Риги. Летевший с нами инструктор раньше времени дал сигнал, и группа покинула самолет, не долетев до цели 70 километров. Я сильно переживал случившееся и успокоился лишь после того, как наша агентурная радиостанция сообщила, что десантники удачно приземлились и приступили к действиям. Все другие операции осуществлялись четко. Точно выходили на место выброски, опознавали сигналы наших партизан и сбрасывали десантников.

- А приходилось ли встречаться с прославленными партизанскими командирами Ковпаком, Медведевым?

- Может, и приходилось. Об этих героях войны за линией фронта мы узнали из книг после Дня Победы. А во время войны все наши операции проходили в строгой тайне, и руководители диверсионных групп имели кодовые фамилии и прозвища.

- Наверно, вам доводилось приземляться у партизан?

- Да, но позже - в сорок втором и сорок третьем годах, когда были образованы целые партизанские края с тайными аэродромами. Мы доставляли туда людей и грузы и забирали на Большую землю раненых и больных. Вылетал я тогда с другими летчиками. Мой боевой друг Груздин погиб.

...А война продолжалась. Еще пятьдесят четыре раза ночью я вылетал в глубокий тыл врага и забросил много оружия, боеприпасов и радиостанций. Фронт проходил тогда очень далеко от границ Германии, но мы смело летали на Кенигсберг, Варшаву и Краков и даже на югославские города Белград и Нови-Сад.

- А когда ты стал воздушным разведчиком?

- Сначала я повоевал на Северо-Западном фронте, вылетал около семидесяти раз бомбить гитлеровцев. А потом уже попал в разведчики-ночники...

На всю жизнь запомнился Валентину Петровичу полет на разведку города Дно на Псковщине, оккупированного немцами с осени 41-го. Разведчикам приказали сфотографировать городской железнодорожный узел и соседний аэродром Гривочки, с которого действовали немецкие бомбардировщики и истребители.

Погода была нелетной. Весь день сыпал снег. Но надо лететь, надо! На бреющем полете, почти задевая за верхушки деревьев, разведчики подбирались к цели. Снегопад ослаб, туман несколько рассеялся. Внизу отчетливо увидели ряды "юнкерсов" и истребителей прикрытия. А вот и железнодорожный узел Дно. На нем полным ходом шла разгрузка пехоты, танков и пушек.

Жаль, что высота была неподходящая, и фотографирование не удалось. Но в чреве Ил-4 висела дюжина здоровенных фугасок. Соколов попросил у командира разрешения немедленно их сбросить. У штурмана был отлично наметанный глаз. Засвистели бомбы, и было видно, как они взрывались в гуще боевой техники врага. Пламя охватило платформы с танками.

Уже затемно, довольные удачным полетом, разведчики вернулись на свой аэродром. Приземлились аварийно на фюзеляж, так как осколком снаряда перебило систему выпуска шасси. На следующий день Соколов на другом бомбардировщике снова отправился на разведку Дна и Гривочек. Нужно было узнать, что осталось там после ночного удара нашей дальней бомбардировочной авиации, действовавшей по разведывательным данным штурмана Соколова и его товарищей по экипажу.

- Любо-дорого было рассматривать привезенные нами фотоснимки, вспоминал Валентин Петрович. - Сорок самолетов уничтожены полностью, подавлены'зенитные батареи. А на станции разбиты десятки цистерн, вагонов, покорежены рельсы...

С того памятного дня, когда одиночные немецкие бомбардировщики прорвались в небо Москвы, всех наших авиаторов не оставляла мысль отомстить, добраться до Берлина и обрушить на него смертоносный груз. Но фашистская столица была далеко. Наши разведчики одними из первых стали появляться над Берлином. "Ночники" обычно вылетали на немецких бомбардировщиках "Доронье-215", купленных в Германии незадолго до войны и переданных нашему полку.

- Первый полет на "Доронье", - рассказывал Соколов, - закончился благополучно. Берлинские зенитчики и истребители не обратили на нас никакого внимания, приняв за "своего". Фашисты тогда верили в свою победу. С них еще не сошла спесь. Немецкие города по вечерам были освещены, будто и не было войны. Что ж, нам легче было ориентироваться. А вот второй полет был сопряжен с трудностями. Враг встретил нас плотным зенитным огнем, хотя мы снова появились на немецком самолете...

Еще не раз вылетал Соколов на разведку германской столицы. Он обнаружил систему противовоздушных заграждений, определил высоту подъема и крепления аэростатов. А всего за четыре года войны штурман выполнил почти двести боевых вылетов, за что был представлен к званию Героя Советского Союза.

...Гвардии полковник Тюрин обмакнул ручку в чернильницу и с удовольствием поставил подпись под документом. Он нисколько не сомневался, что воздушный разведчик достоин высокой награды. Перед Трофимом Романовичем лежали еще несколько наградных листов, но он отложил их в сторону.

Полковник подумал, что штурман-герой моложе его всего на год. Оба они авиаторы старшего поколения. Тюрин бессменно возглавлял наш полк, был целиком поглощен организацией сложной боевой работы различных специальных служб, чему не обучали ни в одной академии. Опыт командования особой воинской частью приобретался в ходе войны. Трофим Романович поморщился, подумав, что в результате из боевого летчика-истребителя он превратился в администратора, и искренне позавидовал боевым подвигам Соколова.

В ГОРЯЩЕМ ДАНЦИГЕ

Посыльный полкового штаба разыскал меня у самолета и сказал, чтобы я, как управлюсь с работой, явился к комиссару полка Сергею Андреевичу Настоящему. Наш заместитель командира полка по политической части. На разведку не летал, но путешествовать по воздуху ему приходилось предостаточно. Полевые эскадрильи были разбросаны на оперативных точках по всему северо-западу. Всюду, естественно, нужен был комиссарский глаз и совет.

Комиссар не любил произносить долгих речей, изъяснялся лаконично и четко. По возрасту он годился нам в отцы. Был всегда подтянут, носил кожаный реглан летчика, как и политрук нашей эскадрильи Пронькин, выпускник военно-политической академии.

Сергей Андреевич академии не кончал, учился лишь в обычной школе военных летчиков. Комиссар пользовался уважением, а вот молодой Пронькин никак не смог завоевать авторитет. Настоящий был тактичен, справедлив, никогда не горячился и не принимал скорых решений. А наш политрук часто руководствовался эмоциями. Но чувства, как известно, не лучший советчик.

Я разыскал комиссара в штабе полка, где он о чем-то разговаривал с Пронькиным. Я решил дождаться конца разговора, но Настоящий поманил меня пальцем.