Семь смертных грехов. Роман-хроника. Книга первая. Изгнание - Марк Еленин

Двадцать четвертого мая, несмотря на шторм, генерал Слащев высадился в районе Кирилловки, занял деревни Ефимовскую и Давыдовку и после сильной артиллерийской подготовки ворвался в город Геническ и на станцию Ново-Алексеевку...

Получив это сообщение, Врангель на радостях помчался на автомобиле в сопровождении адъютанта на передовые позиции — искать достойного претендента. Менее месяца назад, в дни формирования новой армии, он, предвидя такие дни, как сегодняшний, учредил орден во имя святителя Николая-чудотворца — черный металлический крест с изображением Николая-чудотворца и надписью «Верою спасется Россия». Теперь предстояло вручить его первому кавалеру, герою новой армии, будущему любимцу главнокомандующего.

Врангель поручил лично Кутепову сделать представление. Кутепов перепоручил это новому начальнику Дроздовской дивизии Туркулу, недавно произведенному Врангелем из полковников в генералы.

Начальники добровольческих дивизий и командиры полков действительно «мельчали». Это признавали все. Места незаурядных личностей занимали выскочки, шкурники, мародеры. Дроздовский был мертв, — тот самый Дроздовский, что привел из Румынии пешком около трех тысяч офицерских штыков (тогда Туркул имел чин лишь штабс-капитана). Михаил Григорьевич Дроздовский, бледный, в помятом френче и мятых погонах, в пенсне, как у адвоката, принадлежал уже истории. Впалые щеки, ямочка на квадратном подбородке, высокий' голос, — ему едва перевалило за тридцать, но это был железный человек, начисто лишенный честолюбия, изживший какие бы то ни было иллюзии. Туркул являл собой полную противоположность ему. Гигантского роста и богатырской силы, черноусый, бравый, крепко сложенный, честолюбивый новоиспеченный генерал и сам не прочь был стать первым кавалером нового ордена.

Туркул всячески оттягивал представление, намекал, что особо тяжелые бои ведет дивизия, ведомая им, и он сам, дабы обеспечить успех, шел вчера во главе полка, которым когда-то командовал. Туркул так хотел получить орден и добивался его столь прямолинейно и даже глупо, что Врангель вынужден был отослать его, а Кутепов, извиняясь за своего подчиненного, объяснил: в жилах боевого офицера, действительно отличающегося ненавистью к большевикам, удивительным хладнокровием и храбростью — в дивизии бытует даже легенда о его неуязвимости от пуль и снарядов, — течет густой рекой и низменная молдавская кровь. Она-то, видимо, и влияет на некоторые поступки и мысли молодого генерала, у которого и так закружилась голова от быстрого продвижения по службе по причине убыли в командном составе.

Решили, что кавалером ордена Николая-чудотворца должен стать человек нейтральный, не принадлежащий ни к дроздовцам, ни к корниловцам, ни к марковцам, дабы не обижать никого из бывших «добровольцев», из «цветных» гвардейцев, как их называли за разноцветную форму.

Процедура поисков героя затягивалась и начинала раздражать главнокомандующего. Он подумывал о том, чтобы поручить награждение командиру корпуса, но тут вездесущий Артифексов посоветовал наградить какого-нибудь танкиста: шутка ли, в запечатанном железном сейфе путешествовать впереди цепей и не перевернуться; слышал он, будто англичане и французы уже за одно то, что офицер соглашается в собственном гробу воевать, к ордену его представляют за храбрость.

Идея Врангелю понравилась. И герой сразу же нашелся, им оказался поручик Любич-Ярмолович, которого довольно долго, впрочем, не могли отыскать. А пока его искали, сослуживцы и начальники, соревнуясь в красноречии, рассказывали главнокомандующему, как поручик Любич на своем танке первым прорвал проволочные заграждения красных, увлек за собой остальные машины и лично захватил не то орудие, не то пулемет. Подвиг для первого кавалера нового ордена, если судить строго, был не очень ярким и впечатляющим, однако героического поручика уже искали, машина закрутилась, и Врангель не хотел ее останавливать. К тому же он торопился в Севастополь, где его ждали государственные обязанности, большая политика, неотложные дела в Ставке, а тут бездарная трата времени, пока отыщут какого-то Любича-Ярмоловича, серба, молдаванина или малоросса — бог знает кого! Гораздо патриотичнее было бы, если б первый кавалер нового ордена носил фамилию Иванов или Марков. Безобразие! Начальники — ни к чертовой матери! Не суметь найти ни одного подлинно русского героя во время наступления! Врангель хотел уже отменить процедуру награждения и уехать, но в этот момент явился злополучный поручик. Не столько явился, сколько был представлен, приведен двумя офицерами, которые цепко держали его под руки.

Поручик Любич, коренастый, почти квадратный, с пухлым, безволосым бабьим лицом, оказался мертвецки пьяным. Он не стоял на ногах и смотрел на главнокомандующего с трудом из-под полуприкрытых век, закинув голову назад. Казалось поэтому — высокомерно.

Делая вид, что не замечает позорности происходящего, Врангель принял единственно правильное решение — сделал знак, чтобы Любича подвели. Он и сам шагнул навстречу и, брезгливо морщась, но заставляя себя не отворачивать лица, потому что от поручика невозможно несло диким сивушным перегаром — точно Любич керосин пил, — нагнувшись, стал цеплять на шарообразную и гулкую, как пустая бочка, грудь злополучный орден. Толстое сукно мундира не протыкалось. Поручик качался с закрытыми глазами. Державшие его слева и справа офицеры, страстно желая помочь главнокомандующему, лишь мешали ему. Из ноздрей и из ушей Любича густо лезли черные волосы. Врангелю хотелось что есть силы въехать кулаком в эту собачью физиономию, сбить с ног, растоптать, уничтожить, всадить в поросячье рыло семь пуль из нагана. У него дрожали от нетерпения руки, на лбу выступила испарина. Но тут лицо поручика вдруг прозрело — открылся сначала один фиолетовый глаз, затем другой в черном полукружье здорового синяка. Врангелю показалось, поручик хмыкнул и подмигнул ему.

Командующий косо прицепил наконец орден и выпрямился. Раздались аплодисменты, запоздало бухнул марш неизвестно как и когда оказавшийся здесь полковой оркестр. Врангель застыл, почтительно вытянулся. Замерла по стойке «смирно» свита. Капельмейстер из мобилизованных, которому впервые выпала честь продемонстрировать свое мастерство перед главнокомандующим, старался изо всех сил и никак не мог остановиться. Наконец оркестр умолк и в наступившей на миг тишине особенно громко прозвучал безжалостный, хриплый от гнева голос Врангеля:

— Приказываю: поручика Любича-Ярмоловича немедля арестовать на десять суток. А коли подобное повторится, предать военно-полевому суду и разжаловать в рядовые. Чтоб другим неповадно было! Прошу вас проследить, Александр Павлович. Безобразие! В присутствии главнокомандующего...

Генерал Кутепов вытянулся и взял под козырек.

По возвращении в Севастополь Врангель, несмотря на довольно поздний час, приказал отвезти себя в Большой дворец. Ничего особо срочного он не предвидел. Просто демонстрировал перед подчиненными работоспособность и преданность делу.

В приемной его поджидал полковник фон Перлоф. Врангель, проходя и здороваясь с небольшой группой узнавших о его приезде и дожидавшихся его офицеров и гражданских лиц, улыбаясь, милостиво кивнул ему и пропустил в кабинет первым.

— Имеете сообщить о Кривошеине? — спросил он.

Фон Перлоф склонил надвое рассеченную пробором голову. Достал из папки два листа бумаги, склонясь, положил на стол перед главнокомандующим:

— Письма. Кривошеин — Палеологу, Палеолог — Кривошеину. Перлюстрированы.

— Браво, полковник! — Врангель сделал вид, будто аплодирует. — Посмотрим, что сообщает наш друг. И друг ли он нам? — Врангель склонился над бумагами, сказал устало, чуть капризно: — Ужасный почерк. Вы уж сами, пожалуйста, полковник. Самое основное, прошу вас. Устал на позициях.

Фон Перлоф, не взяв писем со стола, процитировал:

— «Весьма важно было бы для генерала Врангеля иметь возможность рассчитывать на помощь Франции военными материалами, а в случае невозможности продолжения борьбы, на помощь Франции в эвакуации Крыма». — И от себя добавил: — Александр Васильевич Кривошеин становится под знамена Врангеля, ваше высокопревосходительство.

— А что Палеолог?

Фон Перлоф кивнул и, не задумываясь, точно читая, вновь заговорил, быстро и без эмоций:

— «Я не преминул представить письмо ваше господину Председателю Совета министров, министру иностранных дел. Я рад иметь удовольствие засвидетельствовать вам, что французское правительство признает все значение русской территории — последнего убежища русских националистов — русского убежища совести и права. Доколе генерал Врангель не получит гарантий, обеспечивающих его войска, мы приложим усилия для снабжения его продовольствием и боевыми материалами для защиты от наступления большевиков...»