Время ушельцев - Сергей А. Филимонов

— Есть такое поверье, что магические кольца разрушаются в драконовом пламени, — говорил Фаланд, продолжая начатый сразу по уходе из Карнен-Гула разговор. — А предметы Пустоты вообще огня не выдерживают. Вот мы сейчас и попробуем.

— Вон на той горе, — Тилис указал рукой в сторону.

— А не слишком ли близко к озеру?

— Далеко тоже нельзя. Если Темное Пламя освободится и разбушуется, гасить его будет нечем.

— Хорошо. А что до кольца, — Фаланд вновь повернулся к Коптеву, — то оно, конечно, очень опасное, но все же это только копия. Кстати, довольно-таки неумело исполненная. Огонь она держит, это так. А чем этот ваш Мерлин руны вытравил?

— Не знаю. Кажется, азотной кислотой, — пожал плечами Митрандир.

— Так вот ее это кольцо и не выдержит. Иначе он бы не смог сделать надпись. Но это неважно, оно все равно сгорит. А вот что мы будем делать, если не расплавится чаша?

— Вот тогда и будем об этом думать! — резко прервал его Тилис.

Они уже поднимались на холм — скорее даже не холм, а базальтовую глыбу, выжатую в незапамятные времена на поверхность чудовищной силой подземного пламени. Тилис что-то крикнул и махнул рукой. Через мгновение над их головами парил гигантский оранжево-золотистый дракон.

— Дракон есть, — кивнул Фаланд. — А теперь давайте договоримся, кто куда встанет. Ты, Тилис, со своим зверем можешь только на Источник. Кто на Нирву? Ты, Хириэль?

Галадриэль вздрогнула, услышав слово, знакомое по книге, но спросить не решилась.

— Учти: тебе придется противостоять Тилису, — продолжал Фаланд. — Если не сможешь удержать выпущенные им силы, то от нас даже и пыли не останется. Я, пожалуй, возьму на себя Воплощение. Кто возьмет Сущность? Эленнар, ты? Имей в виду, дряни полезет много. А тебе, Норанн, остается только Форма.

Латунное кольцо и два обломка глиняной чаши уже лежали на черной базальтовой плите. Белое пламя вырвалось из пасти дракона, на мгновение окрасившись в зеленый цвет испаряющейся меди, но, охватив разбитую чашу, метнулось к звездам ало-оранжевыми сплетающимися струями. Как будто сам Плутон, огненноглазый бог смерти и разрушения, Завершающий Пути и Пресекающий Судьбу, сошел на землю Иффарина во всей славе и мощи своей. И сквозь рев огня Галадриэли почудился громовой голос:

— Да не будет!

Пламя медленно угасало. Стал виден раскаленный спекшийся ком — все, что осталось от чаши и кольца. Сверкнула и тут же исчезла последняя несильная вспышка.

— Кончено, — прохрипел Тилис. — Пусть остынет. А утром я на всякий случай слетаю на юг и выброшу все это в море. Пойдемте ко мне, нам здесь больше делать нечего.

— А теперь давайте посмотрим на книгу, — сказал Фаланд примерно спустя час, допивая необыкновенно вкусный и ароматный чай с какими-то местными травами. — Ба! Да это же старая знакомая! Я же ее еще латинской рукописью помню! — довольно засмеялся он, листая страницы. — А на латынь ее перевели, если не ошибаюсь, с арабского. Правда, арабского оригинала я не видел. А потом, значит, ее этот Целлариус перевел на немецкий. Кстати, вы знаете, что cellarius по-латыни — келарь, то есть хранитель монастырских запасов? Хранитель древней мудрости в данном случае.

Ну разумеется, переводить на русский я ее вам не стану, — улыбнулся он, глядя в упор на Галадриэль, — но кое-какие неясности разъяснить могу.

— Прежде всего я хочу узнать: что такое «die Nirwa»? — спросила она.

— Нирва? Вопрос, что и говорить, о самой сути. Ursprung, Источник — это творческая, зиждительная сила мира. Ее еще называют Логосом или Словом. «В Начале бе Слово, и Слово бе к Богу, и Бог бе Слово», помните? — процитировал он. — А Нирва — это сила консервативная, сохраняющая в неизменности. Она противостоит Источнику. Взаимодействие этих сил порождает Творение. Источник воплощает сущность, и она обретает форму. Нирва ее хранит, но это не может длиться вечно. Форма, разрушаясь, освобождает сущность, и она уходит к Источнику для нового воплощения.

Итак: сущность вечна и устойчива всегда. Форма устойчива временно. А то, что скрепляет их вместе, зовется душой. Говорят, душа бессмертна, но это не так, она испаряется вскоре после смерти тела, как испаряется ртуть. Соль, по мысли алхимиков, символизирует тело, а сера — сущность, дух.

Далее. Ртуть можно сделать неиспаряющейся, заморозив ее или связав химически. Ну, хотя бы с той же серой. Соответственно, и душа может стать бессмертной через фаталистическое безразличие ко всему — нирвану — или через ее одухотворение, слияние с Духом, с Божеством. Средство для этого алхимики называли философским камнем. То есть он служит не для того, чтобы превращать свинец в золото, но для того, чтобы превращать одни состояния души в другие, желательные.

— Там еще говорилось о кальцинации неба, — напомнила Галадриэль.

— Ах да. Оба пути — путь богосотворчества и путь отречения, путь Источника и путь Нирвы — предполагают наличие связи с каждой частицей окружающего мира. Если такая связь нарушается, то это и есть кальцинация. В переводе с латыни — окаменение, обызвествление. Человек в состоянии кальцинации живет, расходуя свою сущность. В конце концов он ее лишается и становится пустой оболочкой.

В Земном Круге это явление уже давно приняло массовый характер. Еще Тихо Браге писал, что звезды исчезают с небосклона. Нет, конечно, они не гаснут, но люди не смотрят больше на них. Мир не желает знать ничего, кроме себя. И это и есть кальцинация неба. Чем это грозит — Хириэль уже видела и рассказывала.

И, кстати, я хочу добавить кое-что специально для странников из Тьмутаракани. Вероятно, не всем ведомо, что я много лет прожил в этом городе под именем адвоката Тоффеля. Суть последнего дела, которым я там занимался, вкратце такова.

В феврале 1989 года в лесу близ города был найден повешенный на ремне труп подростка. Потом еще, и еще, и еще… До определенного момента все эти факты списывались как самоубийства.

Однако настораживало единство метода. А самое главное — через месяц-другой после каждого найденного трупа где-нибудь вспыхивала кровавая резня. И, что характерно, ни одного уголовного дела возбуждено не было.

Я тогда написал письмо в одну бульварную газетенку, весьма падкую до сенсаций. И подписался закорючкой. А что мне еще оставалось делать?

Убийства вроде бы прекратились. Но в ноябре девяностого года начались вновь. Догадываясь о том, что это предвещает, я опять написал в ту же газету. В результате поднялся такой шум, что не реагировать на него было невозможно. Прошло немного времени, органы раскопали кое-какие обстоятельства из жизни одного из