Михаил Федорович - Вячеслав Козляков

За пять-шесть лет, начиная с 1613 года, царю Михаилу Федоровичу и его правительству удалось справиться с главным — удержать Московское государство от реально грозившего ему распада. Не только недавние, по историческим меркам, приобретения царя Ивана Грозного — Казанское и Астраханское царства могли в 1613–1614 годах снова стать самостоятельными государственными образованиями. Угроза подпасть под польский и шведский протекторат грозила многим городам и уездам на западной границе государства. Трудно поэтому переоценить значение возвращения Новгорода Великого под руку русского царя при явно выраженной воле новгородцев, хорошо понимавших то подчиненное, колониальное положение, которое было уготовано им в Шведском королевстве. Не удалось в это короткое историческое время вернуть Смоленск, но позиция московского царя, державшего под Смоленском свое войско в самые тяжелые времена борьбы с Иваном Заруцким и казачьей вольницей, предельно ясно обозначила это направление внешней политики Михаила Федоровича.

В первые годы царствования Михаила Федоровича были сделаны важные шаги к международному признанию нового русского государя. Сказывалось наследие Смуты, поэтому глав иностранных государств нужно было еще убедить, что перед ними не посланники очередного самозванца, а представители русского царя, поддержанного всеми своими подданными. Труднее всего опять-таки было с Речью Посполитой, где не только не признавали, но и всячески умаляли и оскорбляли царское достоинство Михаила Федоровича, считая, что он перешел дорогу польскому королевичу Владиславу. Делать это, держа у себя в плену царского отца — митрополита Филарета, можно было почти безнаказанно. И, несмотря на риск ухудшить положение отца, царь Михаил Федорович все-таки вмешивался в пограничные раздоры.

Не менее, если не более сложной была задача восстановления внутреннего управления в Московском государстве. Напомню, что 2 мая 1613 года царь Михаил Федорович приехал в сгоревшую, обезлюдевшую столицу, в наспех отстроенные деревянные покои. Царская казна отсутствовала, архивы большей частью сгорели, у царя не было под рукой достаточного количества людей, которые бы хорошо знали порядок управления в приказах. Люди в государстве отвыкли от бессловесного подчинения, утверждавшегося прежде единоначалия и единообразия в управлении. Годы Смуты, с их новыми навыками самостоятельной организации в деятельности городовых советов и земских ополчений, а также распоряжения собственными доходами, приучили людей к оппозиции интересов, с одной стороны, менявших друг друга царей, а с другой — земских сил. И теперь царю Михаилу Федоровичу предстояло снова заставить подданных поступиться и своей свободой, и своей собственностью.

В целом в стране это удалось сделать с помощью чрезвычайных сборов запросных и пятинных денег, повсеместного введения воеводского управления и подчинения деятельности местных чиновников центральным приказам. Но при этом оставался и функционировал механизм земских соборов, освящавших своим авторитетом ведение тяжелых и обременительных для населения военных действий. Впрочем, как бы ни была велика их роль, земские соборы 1613–1619 годов не претендовали, да и не могли претендовать на противовес власти царя Михаила Федоровича. Новому царю сложнее было сломать психологические стереотипы людей, привыкших приспосабливаться к ситуации неопределенности, умевших «корыстоваться» и извлекать выгоду из текущего положения, не считаясь с прежними критериями заслуг в движении по чинам и получении должностей. Увы, не избежали этого и самые близкие люди в окружении царя Михаила Федоровича, как, например, выдвинутые им в состав элиты нового царствования братья Б. М. и М. М. Салтыковы, постельничий К. Михалков. Это поистине ахиллесова пята царей романовской династии — неумение решать проблемы, создававшиеся их родственниками и допущенными в ближний круг людьми, — проявилась уже у царя Михаила Федоровича.

Московское царство изначально строилось на идее богоизбранности власти государя, и царю Михаилу Федоровичу предстояло доказывать это каждым своим шагом. Все, что ни делал правитель, приобретало еще один, дополнительный смысл — исполнения воли Божией. Новая власть нуждалась в новых символах и знаках. Избрание царя Михаила Федоровича на царство в 1613 году было связано в сознании современников с прославлением двух икон Божией Матери — Казанской — главной иконы земского ополчения Минина и Пожарского, освободившего Москву, и Костромской Федоровской, которой благословили избрание Михаила Федоровича. 1 октября 1618 года, когда Москва была спасена от штурма полков королевича Владислава, царствование Михаила Федоровича стало символически связанным еще с одним важным церковным событием — праздником «Пречистые Богородицы славнаго Ея Покрова». По сообщению «Нового летописца», царь Михаил Федорович «постави храм каменной по обету своему во имя Покрова Пречистые Богородицы в дворцовом селе Рубцове»[156]. Счастливо сохранившийся до наших дней, этот памятник остается зримым воплощением идей и чувств утвердившегося на троне первого царя романовской династии.

Часть вторая

Два великих государя

Глава шестая

«Программа» патриарха Филарета

Одна из давних историографических проблем, мимо которой не проходит ни один исследователь, интересующийся эпохой царя Михаила Федоровича, — оценка периода соправления царя со своим отцом патриархом Филаретом в 1619–1633 годах. Представление о Филарете, мощном временщике, подавлявшем волю молодого царя и присвоившем себе титул великого государя, очень устойчиво. Оно освящено авторитетом всей классической русской историографии. «С возвращением Филарета Никитича в Москву начинается здесь двоевластие», — писал С. М. Соловьев[157]. Близок в оценках Н. И. Костомаров: «…Филарет, человек с твердым характером, тотчас захватил в свои руки власть и имел большое влияние, не только на духовные, но и на светские дела»[158]. Дальше всех пошел В. О. Ключевский, высказавшийся, как всегда, определенно и хлестко: «…патриарх Филарет титулом второго великого государя прикрывал в себе самого обыкновенного временщика»[159].

Не стоит, однако, торопиться с окончательным приговором, не разобравшись в том, на чем же основаны столь категоричные оценки. Как подметил Е. Д. Сташевский, проанализировавший литературу о патриархе Филарете на 1913 год, «во-первых, им занимались или как деятелем Смутного времени, или как соправителем Михаила Федоровича, или как патриархом; во-вторых, большинство исследователей не шло далее выяснения характера этой бесспорно выдающейся личности, и лишь немногие останавливались на оценке его государственной деятельности». Но при этом, пишет историк, последняя «чаще описывается, чем характеризуется, чаще говорят об ее конечных результатах, чем о ее идеях и приемах, способах управления»[160]. Известно, например, что Федор Никитич Романов начал службу при дворе Ивана Грозного, — значит, полагают его биографы, он не мог не использовать уроки, полученные в молодости при дворе царя-тирана. Но правдоподобие не лучший аргумент в спорах историков, точнее сказать, вовсе не аргумент. Столь же голословно утверждение, что патриарх Филарет взял все бразды правления в собственные руки, отстранив от власти безвольного сына. Для такого смелого утверждения совершенно недостаточно ссылки на слова самого царя Михаила Федоровича: «Каков он государь, таков и отец его государев, великий государь святейший патриарх… и их государское величество неразделно»[161]. Это не формулировка установившегося равенства двух «ветвей власти», а отповедь конкретному лицу — князю Петру Александровичу Репнину, задумавшему спорить о местах службы в свите царя и патриарха при приеме «турского посла» в 1621 году. В этих царских словах надо прежде всего обратить внимание на понятие «нераздельности» власти и понять, что оно означало на самом деле.