Степан Разин. Казаки - Иван Наживин

И первый удар вольницы из Царицына пришёлся по соседнему Камышину: часть казаков, одевшись на московский манер, подступила со степи к городку под видом помощи, присланной из Москвы. Им открыли ворота. На ночь они стали караулом по стенам, и по выстрелу из пушки казаки, бывшие в засаде, заняли город, воеводу и всех приказных утопили и ввели и здесь казацкий строй.

В Астрахани началась паника. Богомольный воевода князь Прозоровский, узнав, что сообщение с верховыми городами совершенно прервано, растерялся. Хотя ратной силы в Астрахани было и достаточно, но настроение посадских и чёрных людей его чрезвычайно смущало. Появились какие-то молодчики в одной тоненькой рубашечке да в нанковом кафтане нараспашечку, которые по городу шибко-щепетно похаживали, астраханским купчишкам не кланялись, господам да боярам челом не били. Молодчиков хватали, пытали, замучивали до смерти – тогда появлялись другие молодчики. И зловеще всё толковали о чём-то по углам улиц посадские. И никак нельзя было дать знать в Москву: в прилегающих степях, пользуясь чудесной весенней погодой, чёрные калмыки резались с калмыками волжскими, Большой Ногай с Малым, а татары-малыбаши с татарами-енбулаками. Отправил воевода гонца через Терек, в объезд, но скоро оттуда пришла весть, что гонца сторонники Разина утопили в Тереке...

Ещё в половине апреля Прозоровский отправил против Разина восемьсот человек русско-татарской конницы, но потом сообразил, что этого мало, и на сорока стругах отправил водой ещё тысячи три стрельцов, а во главе их поставил старого дружка Степана, князя С. И. Львова. Перед отправкой флотилии был торжественный молебен, а после ещё более торжественное повешение перед всем войском одного из тайных дружков Разина, из «молодчиков в нанковом кафтане нараспашечку». Молодчик предварительно был палачом Ларкой так истерзан, что на него даже привычным людям было страшно смотреть...

Узнав о выступлении астраханцев, Степан посадил свое войско – у него было уже больше десяти тысяч человек – на суда и отправился навстречу своему другу. Конница, под командой Васьки Уса и молчаливого Ерика, шла нагорным берегом. Ниже Царицына кавалерия наткнулась на высоком бугре – чтобы отовсюду было видно – на большую виселицу, построенную специально для воровских казаков. Под ней валялись перепревшие верёвки и отбеленные дождем и солнцем человеческие кости и черепа. Казаки сразу взялись было валить виселицу, но Васька остановил:

– Не замай: про воевод пригодится...

Встреча вооружённых сил произошла под Чёрным Яром. Как только подошли казацкие струги поближе к притихшим стругам стрелецким, так вдруг царское войско грянуло:

– Здравствуй, батюшка наш, смиритель всех наших лиходеев!..

И – начали стрельцы вязать своих начальников.

– Здорово, ребятушки!.. – прокатился над взбаламученной Волгой сильный голос Степанов. – Метитесь теперь над мучителями вашими, – они хуже турок и татар в неволе вас держали. Я всем вам принес волю... Вы мне как братья, и, если будете верны мне, я дам вам не только волю, но и богатство.

Струги ревели восторженным рёвом. Стрелецкие головы, полуголовы, сотники и все дворяне были перебиты, – только князь С. И. Львов остался жив: Степан не забыл старую хлеб-соль, хотя никак не мог простить ему той шубы.

– Ну, а как там у вас в Астрахани? – много раз спрашивали казаки. – Будут ли астраханские люди против нас драться?

– Полно, что ты!.. – уверенно отвечали стрельцы. – Ждут не дождутся!..

Все, радостно оживленные, хлопотали около костров, готовя добрую пирушку. Князь С. И. Львов пировал с атаманом. Казачья старшина посмеивалась над воеводой царским и над храброй дружиной его. Князь отшучивался.

Радостным громом прокатилась по всему низовью весть о новой, блистательной и почти бескровной, победе казаков. Ликовал Царицын, ликовал Чёрный Яр, ликовал Камышин, ликовала Астрахань и каспийские крепостцы, ликовал Дон и Терек. Точно огонь бежал по сухой степи и зажигал сердца человеческие сладчайшими предвкушениями. Но были и такие, которые не ликовали. Не ликовал Ивашка Черноярец, который жил теперь в воеводских хоромах в Царицыне и тревожно поджидал с Дона свою милую, за которой он послал отсюда подводу с верным человеком. Как-то проберётся она? С молодой бабой всё в пути быть может. И при этой мысли что-то жгучее щипало его сердце... Не ликовал Васька-сокольник, оставшийся в числе нескольких сот в гарнизоне Царицына. Он всё тосковал по милой Гомартадж и тяготился этой бурной и кровавой жизнью. Не того искал он в вольных степях! Да, его изобидели, и не по правде, зря, и закипала в нём при этом воспоминании вся кровь, но у него как-то не было аппетита к мести – не стоит с чертями связываться, – и хотелось бы ему только воли в степи зелёной да покоя. И часто, задумавшись, видел он привычное: степь цветущую, и неведомо куда бегущую путь-дороженьку, и одинокую берёзку при ней. Но песни новые как-то не слагались. А по ночам часто видел он во сне, как он выезжает из Москвы на потеху кречетью, и чувствовал на руке своей тяжёлого Батыя, и тот сердился и кричал и махал крыльями, и Васька, смеясь, отворачивал в сторону лицо своё и ласково уговаривал кречета потерпеть... И Васька не знал, что делать, куда идти: слишком уж много дорог было в степи безбрежной! Казаки, видя, что Васька «что-то зачичеревел» и не поёт, приставали к нему со своим дурацким:

Васька гога,Загнул ногуВыше печи,Перепечи!..

Но Васька только головой досадливо отмахивался...

Не ликовал и отец Арон. Страшный, распухший, он уже совсем не вставал со своей грязной постели, не мог даже пить вина и только всё мучительно лиховался. В голове его становилось всё воздушнее, как говорил он, а в грудях всё более и более заливало, и часто в смертной истоме с синих губ его срывалось: «Господи, хоть бы конец!..» Но тотчас же, как его отпускало, он точно спохватывался и этим новым, точно пустым голосом повторял упрямо:

– Несть Бог!..

Других страдания приводят к религии, но его именно мучения его и убеждали более всего в его страшной правде: на что же Бог, если Он, неведомо зачем, такое допускает? И было ему странно: в душе его била злоба, направленная на что-то, как бы существующее, ибо на что же направлялась, чем вызывалась эта тупая злоба?

Но он упрямо встряхивал своей грязной, вшивой, седой головой и повторял: – Несть Бог...

XXI. «За здравие великого государя!»

Пёстрая, знойная, шумная Астрахань, пахнущая пылью, рыбой и сетями, переживала жуткие дни. Сверху по Волге плыли уже не только зловещие слухи, но часто и распухшие трупы служилых людей, и вороны постоянно кружились теперь над отмелями. Вся жизнь окрашивалась в жуткие, мистические тона, и люди начали видеть, слышать и чувствовать то, чего раньше они не видели, не слышали, не замечали, и во всех этих новых явлениях, часто придуманных, они видели «знамения». То был таким знамением подземный толчок, от которого задрожали хоромы и куры попадали с нашестей, то в церкви Рождества Богородицы слышался какой-то зык колокольный, а через несколько дней прохожие подолгу застаивались, слушая какие-то странные шумы в церкви Воздвижения, и лица их были бледны, и в глазах стояла жуть. А там перед рассветом караульные стрельцы видели с городских стен, как небо над городом аки бы растворилось и на город посыпались искры аки бы из печи. Прошёл град и стало так холодно, что все понадевали – в июне – шубы... И все опасались, вздыхали, ахали и, помавая главами, говорили:

– Неложно, вольный свет переменяется... Быть чему-то недоброму!

И митрополит астраханский Иосиф, толстый седой старец с трясущейся головой – в детстве его ударили по голове буйствовавшие тогда в Астрахани казаки Заруцкого, и голова его с тех пор всегда тряслась – и с заплывшими голубыми глазками, всё сходился с дружком своим, воеводой Прозоровским и, истолковывая все эти знамения, предрекал:

– Беда, княже, беда!.. Изольется на нас фиал гнева Божия...

И князь хмыкал носом от своей вечной насмоги, возводил к небу свои водянистые глаза и воздыхал благочестиво:

– Господи, на Тебя единого надежа!.. Укрепи, Господи, град наш...

И его уши как-то жалостно оттопыривались.

Были знамения и другого порядка: появлялись все добры молодцы среди народа и даже смиренные посадские почали говорить всякие смутные воровские слова, немецкий экипаж первого русского военного корабля «Орёл», который был построен по мысли А. Л. Ордын-Нащокина в Деднове на Оке и теперь стоял в Астрахани, бежал тайком на лодках в Персию, за ними торопливо откочевал от стен Астрахани со своими улусными людьми Ямгурчей, мурза Малого Ногая, открыто возмутились стрельцы конные и пешие, требуя жалованья, которое не могло быть вовремя доставлено из Москвы.

– До сей поры казны государевой ко мне не прислано... – говорил воевода, шмыгая носом. – Но я и митрополит соберём вам всё, что можем. И Троицкий монастырь поможет вам. Только вы уж не попустите взять нас богоотступникам и изменникам, не сдавайтесь, братья, на его прелестные речи, но поборайте доблественно против его воровской силы, постойте за Дом Пресвятой Богородицы... И будет вам милость от великого государя, какая и на ум вам не взойдёт!..