Пламя свободы. Свет философии в темные времена. 1933–1943 - Вольфрам Айленбергер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Рэнд продолжает ломать голову. Поздней осенью 1937 года она с исследовательскими целями начинает работать секретаршей в архитектурном бюро Эли Жака Кана, специализирующемся как раз на небоскребах. Но только сам Кан, с которым Рэнд свели общие знакомые из консервативных кругов, знает о ее истинных намерениях. В марте 1938 года, незадолго до обеда, Рэнд спросила шефа, какие проекты сейчас представляют особые трудности, и Кан, не задумываясь, ответил: социальное жилье (public housing). „И в моей голове вдруг что-то щелкнуло, потому что я подумала: вот она, политическая тема, к тому же связанная с архитектурой, – это идеально подходит для моих целей»[38]. Рорк и строительство социального жилья, вот оно!
Во время обеденного перерыва Рэнд записывает общий сюжет: в конце романа ее герою придется отвечать в суде, потому что он незадолго до завершения строительства взорвал образцовый поселок с социальным жильем, построенный по его же проекту. Причем взорвал из протеста против вмешательства в реализацию замысла, которое на финальной стадии строительства предприняла общественная комиссия.
Кортландт должен быть построен по его плану – или его не будет! Это его творение! Он его спроектировал – и никто другой! Поэтому только ему и никому другому решать, быть этому поселку или не быть. Недопустима никакая форма экспроприации, особенно в том, что касается творческой целостности произведения. Это спор гениального эгомана с комитетом «слишком многих». Перфекционизм против логики компромисса. Лидер против исполнителей. Рорк против народа. Чьи права нужно соблюдать? Ради чего? И каким образом?
Ecce homo
В своем сюжете Рэнд неукоснительно следует метафорическому пути Ницше. Образцовая переоценка альтруистического канона, который на самом деле тесно связывает христианство и коммунизм, может произойти только с помощью взрыва. Как и сказано в Ecce homo, в главе Почему являюсь я роком:
Я знаю свой жребий. Когда-нибудь с моим именем будет связываться воспоминание о чем-то чудовищном – о кризисе, какого никогда не бывало на земле, о глубочайшей для совести коллизии, о выборе, сделанном против всего, во что до сих пор верили, чего требовали, что освящали. Я не человек, я динамит. <…> Я противоречу, как никогда не противоречили, и, несмотря на это, я противоположность духа отрицания. Я благовестник, какого не бывало до сих пор, я знаю задачи настолько высокие, что о них до сих пор даже не было представления; благодаря мне снова существуют надежды. При всем том я неизбежно и человек рока. Ибо когда истина вступит в борьбу с ложью тысячелетий, у нас будут потрясения, судороги землетрясений, перемещение гор и долин, какие никогда и не снились. Понятие политики целиком растворится в войне идей, все институты власти старого общества взлетят на воздух – они все покоятся на лжи: будут войны, каких еще не бывало на земле. Только с меня начинается на Земле большая политика.[39]
Ницше был для Рэнд динамитом. А Рорк – ее американским взрывником. Но какой от этого всего прок, если не получится обосновать большую политику психологией истинного индивидуального величия? Психологией, которая внутренне соответствует ее идеалам автономии личности? Для поиска решения Рэнд не нужно было даже выходить из квартиры. Достаточно было одного-единственного, самого подходящего объекта для исследования – ее самой: «Прообразом психики Рорка была моя собственная[психика]»[40].
Яд признания
Рэнд мыслит героическую стойкость Рорка по образцу своей собственной психики. Поэтому очевидно, в чем будет заключаться главное условие удачи в самореализации. Вот запись из ее дневника:
10 ноября 1938 года
Ужасно вредно осознавать, как другие видят тебя (неважно, в хорошем или дурном свете). Воспринимай себя как данность (Take yourself for granted). Сознание, ощущающее только себя, без груза чужих глаз, – единственно здоровое сознание.[41]
То, что с точки зрения здравого смысла может показаться тяжелой деформацией или даже нарциссическим расстройством, в мире Рэнд является самым правильным состоянием эго, к которому надлежит стремиться. Быть истинно свободным означает прежде всего свободу от присутствия других, навязывающих нормативность, которая нигде не воспринимается так отчетливо, как в их взглядах[56]. Рэнд использует в этом контексте слова своего любимого писателя Виктора Гюго о тихой и тотальной вездесущности «чудовища – других людей»[42].
Это идеологема с огромными последствиями, в том числе социально-философскими. Если слушать Рэнд, то человек, пытающийся добиться автономии или хотя бы выстроить свою идентичность через борьбу за признание, проиграл эту борьбу уже из-за того, что вступил в нее. Иными словами, невозможно счастливое сознание под взглядами других и благодаря этим взглядам – даже в дружбе и любви:
Дружба: Рорк единственный, кто способен на истинную дружбу, потому что только он может видеть людей такими, какие они есть, без эгоистичных мотивов (unselfishly), потому что он слишком замкнут на себе, потому что они ни в коей мере не являются его частью. В принципе, он не нуждается ни в них, ни в их мнении о себе и поэтому может ценить их как таковых, как равный – равных. Рорк не пытается произвести на других впечатление или расположить к себе, потому что ему это не нужно.[43]
Иными словами: только такой человек, как Рорк, может по-настоящему почитать других и себя как «цель-в-себе», потому что только человек его склада не испытывает потребности использовать других в своих целях. Они ему физически не нужны – ни для его самооценки, ни для его положения в мире. Если существует первородный психологический грех, означающий нисхождение в ад других и предательство себя, то для Рэнд он заключается в вопросе: что ты думаешь обо мне?
Утренняя заря
Как и Симону Вейль в те же дни, Айн Рэнд мучает вопрос о том, что может случиться с их человеческим достоинством во времена вроде этих, если достоинство основано на социальном признании, которое даруют и которого лишают. Жизненный опыт Вейль приводит ее к тому, чтобы перенести основы достоинства в сферу полной любви божественной трансцендентности, которая освобождает и исцеляет сознание от иллюзий эго во имя любящего Бога: я перед Тобой, как и все остальные, в идеале не что иное, как открытый сосуд деятельной любви к ближнему. А опыт Рэнд склоняет ее к тому, чтобы обеспечивать безусловность человеческого достоинства путем наделения волевого «я» почти божественной суверенностью и неприкосновенностью. Я, как и все другие,
