Конец большого дома - Григорий Ходжер

— Не выгонял он нас, мы сами ушли, — успокаивал Пиапон расходившегося старосту, впервые так ретиво устремившегося проявить свои права.

— Нет, я ему скажу свое слово.

— Не ходи и бляху не цепляй, — повысил голос Пиапон. — Мы сами ушли, я тебя уверяю.

Холгитон будто ждал этого уверения, сразу успокоился и сел, поджав под себя ноги.

— Сам ушел, говоришь? Хе, ушел. А как ты до этого додумался? Надоело под властью отца быть или как? Он вас под ногтем держал, верно говорю?

Пиапон промолчал, ему не хотелось выкладывать душу разговорчивому и, как он знал, хвастливому Холгитону. Думал он о том, как быстрее выкопать себе землянку, покрыть ее, ведь надо спешить, вот-вот подойдет кета, уже поймали серебристого гонца.

— Скажу я, правильно ты сделал, что ушел из большого дома, — продолжал Холгитон. — Подумай только, ты самый лучший охотник в большом доме, а ел и одевался так же, как и все, дети твои одевались тоже не лучше других детей. Так нельзя — кто больше добывает, тот лучше должен жить. По-новому надо жить, как русские живут. Ничего, теперь другое дело, все, что добудешь, — все твое будет. Ты не горюй, я ведь живу один с женой, вон Ганга теперь остался один — живом, ничего. А посмотри, как живет твой приятель Митрофан в Малмыже, хорошо живет! У русских дети как женятся, так обзаводятся своим домом, хозяйством, — Холгитон усмехнулся. — Я про себя думаю: тебя Митрофан надоумил уходить из большого дома. Верно?

На следующий день с утра Пиапон начал копать землянку возле родного дома. Помогать ему вышли все мужчины стойбища — так уж ведется испокон веков, ни один нанай не останется в стороне, если его сородич принимается за тяжелую срочную работу, они бросают свои дела и спешат на помощь. С другой стороны большого дома копал землянку Полокто. Няргинцы разделились на две группы и помогали обоим братьям. Старшие охотники — Ганга, Гаодага, Холгитон — косили траву на покрытие землянок, молодежь копала землю, некоторые мужчины выехали на лодках на противоположный берег за лесом на столбы. Через три дня жилища обоих братьев были готовы. Пиапон и Полокто каждый в отдельности устроили угощение, позвали отца, хотя он и не показывался в эти дни, не помогал ни одному из сыновей. Баоса не пришел на угощение.

— Ну вот, ты теперь хозяйка своего дома, — сказал Пиапон жене, когда легли спать. — Не смей больше ругаться, если когда услышу, что ты была зачинщицей ссоры, — берегись, пощады не проси.

— Не буду ссориться, — прошептала Дярикта, обнимая мужа, и, помолчав, сказала: — Когда захочется ругаться, с детьми буду ругаться.

— Не смей зря на детей кричать.

— Тогда приведи мне хориан,[50] с ней буду ссориться.

Пиапон отвернулся от жены, в этот радостный вечер ему не хотелось слушать глупые ее речи. Он лежал с открытыми глазами и думал о дальнейшей жизни. У него трое детей, жена — четыре рта, четыре желудка, требующие пищи, а он остался без единой сети, без невода, без охотничьих принадлежностей, выходит, все это он променял на землянку. Разве одной острогой добудешь много рыбы, одним ружьем — много соболей? Охотничьи принадлежности его не очень беспокоили, потому что у него в сундучке хранилось больше двадцати наконечников самострела, так что самострелы он мог приготовить. Но как ловить кету? Чем? Юкола — основная пища для людей, корм для собак. Есть у него собственный тэмчи — большая мешкообразная сеть, которой рыбачат вдвоем, но ею много не наловишь, да еще неизвестно, отдаст ее отец или нет. Тэмчи Пиапон сделал своими руками, но он лежит в амбаре большого дома, а все, что лежит там, принадлежит большому дому. Тэмчином ловят только дряхлые старики да семьи, не имеющие невода, а Пиапон не может последовать их примеру: ему надо много кеты, много юколы.

«Ничего не поделаешь, придется примкнуть к другим семьям, а может, к другому роду на паях, — решил Пиапон. — Был он в большом доме, не посмел бы примкнуть к чужому роду, а теперь — своя воля».

Потом ему ни с того ни с сего вспомнился Митрофан и его рассказы о далекой незнакомой России. Сколько раз Пиапон в бессонные ночи пытался представить себе бесконечное равнинное, сливающееся с горизонтом поле и не мог представить. Он сравнивал это поле с лугами, по вместо ровной голубой линии горизонта вырастали горбатые сопки, загораживая взор.

«А тот человек из легенды обязательно видел эти поля», — думал Пиапон.

В детстве он много раз слышал от бабушки легенду о смелом нанай, решившем посмотреть мир, добраться до края земли. В легенде рассказывалось, как шел он в сторону заката солнца, встречался с тунгусами, якутами, потом встречал носатых людей, которые не могли правым глазом посмотреть влево, а левым глазом — вправо, потому что высокие носы закрывали им взор. На этом месте рассказа бабушка непременно упоминала, что эти люди теперь сами явились на Амур. Смелый охотник вернулся в свое родное стойбище дряхлым стариком и, не успев сообщить сородичам о своем странствии, умер. И никто не слышал, дошел он до края земли или нет, поэтому нанай до сих пор не знают, где кончается земля.

Пиапон в детских мечтах добирался до края земли, но рассказать, как выглядит это место, он при всем желании но мог: конец земли ему представлялся то высоким утесом, то глубокой пропастью, то голубым бесконечным морем. Стаи взрослым, он много бродил по тайге, был на берегу моря, видел столько, сколько видели старшие. Там, где он прошел, лежала пустынная безлюдная тайга. Пиапон за всю жизнь побывал только в трех-четырех ближайших стойбищах и только во время поисков беглецов посетил другие дальние людские поселения. Эта первая длительная поездка открыла ему глаза на многие стороны жизни людей, заставила по-новому осмыслить жизнь большого дома. Пиапон сам себе не может ответить, решился бы он покинуть большой дом, если бы не посетил столько стойбищ, не пригляделся к жизни больших и малых домов, не наслушался разговоров мудрецов. Скорее всего сидел бы по-прежнему в Нярги, жил бы в большом доме как птенец в яйце.

— Свободный я теперь человек, — вслух проговорил он.

— Что? Что говоришь? — проснувшись, спросила Дярикта.

— Спи, говорю.

Закончив землянку, Пиапон начал строить амбар, для этого требовался лес, много жердей, и он потратил на его постройку несколько дней. В доме не осталось ни мясного, ни рыбного запаса пищи, и он выезжал по вечерам на охоту на перелетную дичь, добывал рыбу острогой, если попадались рыбаки с неводом, примыкал к ним. Так в хлопотах подошел сентябрь, а Пиапон все еще ни к одной семье не примкнул, не выпросил у отца тэмчи. Отца он видел только издали и но обмолвился словом, и Баоса тоже не заговорил с сыном. Полокто совсем не показывался на глаза Пиапону, он скрывался за большим домом, как за высокой сопкой.

По стойбищу прошел слух, что первые кетины начали попадаться на тонях Туссера, Мэнгэна. Няргинцы заторопились, поспешно складывали в лодки вещи, летние берестяные юрты, невода, и первые лодки покинули стойбище. Тогда только Баоса позвал к себе обоих блудных сыновей. Пиапон после ссоры впервые зашел в родной дом, сдержанно поздоровался и сел возле отца. Агоака подала брату трубку.

— Позвал ты меня? — спросил Пиапон отца.

— Поговорить позвал, — глухо ответил Баоса.

Открылась дверь, и в фанзу вбежал Полокто, он бросился на колени и подполз к нарам отца, вскочил на ноги и обнял отца, будто не виделся с ним годами. Баоса поцеловал его в щеки и посадил рядом. Пиапон не мог сдержать улыбки, глядя на это представление.

— Чем хотите кету ловить? — спросил Баоса тем же глухим, необычным для него голосом.

— Я хотел бы с тобой ловить, отец, — первым ответил Полокто.

— Я еще не подумал, — помедлив, проговорил Пиапон.

— С нами не хочешь рыбачить?

— Ты же говорил — не возьмешь, зачем навязываться?

— Умерь гордость, о детях подумай, что зимой они будут есть?

Пиапон благоразумно промолчал.

— Если хочешь, можешь, как и раньше, с нами рыбачить. На всех мужчин поровну будем делить добычу.

Баоса через силу промолвил последние слова, и каждое слово больно отдавалось в его сердце. Родные дети, его дети! И он должен с ними делиться, как с чужими людьми, людьми из другого рода. До чего дожил Баоса!

— А женщины как? Они же обрабатывать будут, — спросил Полокто.

— Свое они будут обрабатывать! Нет им пая! — прежним звонким срывающимся голосом крикнул Баоса.

Не понял старик мысли старшего сына. Полокто хотел предложить услуги своей жены большому дому, ведь у них четверо мужчин, а обработчиц всего две. Майда могла бы им помочь, конечно, за какой-то пай. Хотел еще спросить, дадут ли пай Ойте, мальчик уже вырос, может работать наравне со взрослыми, но, услышав накаленный звонкий голос отца, оробел.

— Если ты считаешь меня лишним, можешь это в глаза сказать, — высказался Пиапон. — Тогда я попросил бы тэмчи.