Санин - Михаил Арцыбашев

- О, непременно-с! - насмешливо подчеркивая "с", но уже скучливо воскликнул Волошин.

Разговор не вязался и был тяжел и нелеп, как улыбающаяся картонная маска, из-под которой смотрят враждебные и скучные глаза. Волошин стал поглядывать на Зарудина, и смысл его взглядов был понятен не только офицеру, но и Санину, внимательно наблюдавшем) за ними из угла.

Мысль, что Волошин перестанет думать о нем, как о ловком, остроумно-нахальном человеке, способном на все, оказалась сильнее тайной боязни Зарудина.

- А где же Лидия Петровна? - с самоотверженным усилием спросил он, опять без нужды весь приходя в движение.

Марья Ивановна посмотрела на него с удивленной неприязнью.

"А тебе какое дело, раз не ты на ней женишься!" - сказали ее глаза.

- Не знаю... У себя, должно быть, - холодно ответила она.

Волошин опять выразительно посмотрел на Зарудина.

"Нельзя ли как-нибудь вытребовать Лидку эту поскорее, а то старушенция мало занимательна!" - мысленно сказал он.

Зарудин раскрыл рот и беспомощно шевельнул усами.

- Я так много лестного слышал о вашей дочери, - осклабляя гнилые зубки, любезно нагибаясь всем корпусом вперед и потирая руки, заговорил Волошин сам, - что надеюсь иметь честь быть ей представленным.

Марья Ивановна скользнула взглядом по неуловимо изменившемуся лицу Зарудина и инстинктивно поняла, что именно мог слышать этот гнилообразный, наглый человечек о ее кристально чистой и нежно-святой Лиде. Мысль эта была так остра, что мгновенно приблизила к ней страшное предчувствие падения Лиды и обняла беспомощным ужасом. Она растерялась, и глаза ее стали в это время человечнее и мягче.

"Если их не прогнать отсюда, - подумал в эту минуту Санин, - то они причинят еще много горя и Лиде, и Новикову..."

- Я слышал, что вы уезжаете? - вдруг спросил он, задумчиво глядя в пол.

Зарудин удивился, как не пришла ему самому в голову такая простая и удобная мысль.

"А!.. Взять отпуск месяца на два..." - мелькнуло у него в мозгу, и Зарудин поспешно ответил:

- Да, собираюсь... Надо бы отдохнуть, проветриться... знаете... Заплесневеешь на одном месте!

Санин вдруг засмеялся. Весь этот разговор, в котором ни одно слово не выражало того, что чувствовали и думали люди, вся его никого не обманывающая ложность и то, что все, явно видя, что никто не верит, продолжали обманывать друг друга, рассмешили его. И решительное, веселое чувство свободной волной прихлынуло к его душе.

- Скатертью дорога, - сказал он первое, что пришло ему в голову.

И как будто со всех слетел строгий, крахмальный костюм, все три человека мгновенно изменились. Марья Ивановна побледнела и стала меньше, в глазах Волошина мелькнуло трусливо-животное чувство, превратившее его в насторожившегося зверька, а Зарудин тихо и неуверенно поднялся со своего места. Живое движение прошло по комнате.

- Что? - подавленным голосом спросил Зарудин, и голос его был тот самый, который не мог быть ему несвойствен в эту минуту.

Волошин испуганно и мелко засмеялся, острыми пугливыми глазками отыскивая свою шляпу. Санин, не отвечая Зарудину, с веселым и злым лицом, нашел шляпу Волошина и подал ему. Волошин раскрыл рот, и из него вышел тоненький придавленный звук, похожий на жалобный писк.

- Как это понять? - с отчаянием крикнул Зарудин, совершенно теряя почву. "Скандал!" пронеслось в его помертвелом мозгу.

- Так и понимайте, - сказал Санин, - вы тут совершенно не нужны и вы доставите всем большое удовольствие, если уберетесь отсюда.

Зарудин шагнул вперед. Лицо его стало страшно, и белые зубы оскалились зловеще и зверино.

- А-а... вот как... - проговорил он, судорожно задыхаясь.

- Пошел вон, - с презрением, коротко и твердо ответил Санин.

И в голосе его послышалась такая стальная и страшная угроза, что Зарудин отступил и замолчал, нелепо и дико вращая зрачками.

- Это черт знает что такое... - негромко пробормотал Волошин и поспешно направился к дверям, пряча голову в плечи.

Но в дверях показалась Лида.

Никогда, ни прежде, ни после, она не чувствовала себя такой униженной, точно голая рабыня, из-за которой на рынке разодрались самцы. В первую минуту, когда она узнала о приходе Зарудина с Волошиным и отчетливо поняла смысл этого прихода, чувство физического унижения было так велико, что она нервно зарыдала и убежала в сад, к реке, с вновь возникшей мыслью о самоубийстве.

Да что же это?.. Неужели этому еще не конец!.. Неужели я совершила такое ужасное преступление, что оно никогда не простится и всегда, всякий будет иметь право... - чуть не закричала она, заломив над головой руки.

Но в саду было так ясно и светло, так мирно жили там яркие цветы, пчелы и птицы, так голубело небо, так блестела у осоки вода и так обрадовался фокстерьер Милль тому, что она побежала, что Лида опомнилась. Она вдруг инстинктивно вспомнила, что и всегда так же охотно и жадно бегали за ней мужчины, вспомнила свое оживление, которое напрягало все ее тело под взглядами этих мужчин, и потом совсем сознательно в ней пробудилось чувство гордости и правоты.

"Ну что ж, - подумала она, - какое мне дело... он так он... ну, любила, теперь разошлись... И никто, никогда не смеет меня презирать!"

Она круто повернулась к дому и пошла.

В дверях Лида появилась не такою, какою привыкли видеть ее чужие люди. Не как всегда, вместо обычной модной и вычурной прически у нее на спине мягко спускалась толстая и пышная коса, вместо изящного изощренного туалета на груди и плечах легко и просто была легкая кофточка, наивно показывавшая освобожденное прекрасное тело, и вся она, в этом милом, простом, домашнем виде была как-то неожиданно прекрасна и обаятельна.

Странно улыбаясь, улыбкой, делавшей ее похожей на брата, Лида как будто спокойно перешагнула порог и сказала звучным и красивым голосом, с особенно милыми девичьими нотками:

- Вот и я... Куда же вы?.. Виктор Сергеевич, бросьте фуражку!..

Санин замолчал и с любопытным восторгом, широко открыв глаза, глядел на сестру,

"Это еще что!" - подумал он.

Какая-то внутренняя сила, и грозная, и милая, и непреоборимая, и женственно-нежная, вошла в комнату. Точно укротительница вошла в клетку разодравшихся диких зверей. Мужчины вдруг стали мягки и покорны. Видите ли, Лидия Петровна, - с замешательством проговорил Зарудин.

И как только он заговорил, мило-жалкое, беспомощное выражение скользнуло по лицу Лиды. Она быстро взглянула на него и вдруг ей стало невыносимо больно. Болезненно чувствительный оттенок физической нежности проснулся в ней и мучительно захотелось на что-то надеяться. Но это желание мгновенно же сменилось острой животной необходимостью доказать ему, как много он сам потерял и как она все-таки прекрасна, несмотря на горе и унижение, которое он причинил ей.

- Ничего я не хочу видеть! - и в самом деле, почти закрывая красивые глаза властно и несколько театрально произнесла Лида.

С Волошиным сделалось что-то странное: эта прелестная теплота, шедшая от едва прикрытого, нежного женского тела, открывшегося в неожиданной милой домашней красоте, разварила все его существо. Острый язычок мгновенно облизал его пересохшие губы, глазки сузились и все тело, под просторным светлым костюмом, отекло в бессильном физическом восторге.

- Представьте же... - сказала Лида, через плечо поворачивая к нему большие девичьи глаза, мягко и своевольно оттененные ресницами.

- Волошин... Павел Львович... - пробормотал Зарудин.

"И такая красавица была моей любовницей!" - и с искренним восторгом, и с хвастливым чувством перед Волошиным, и с легким уколом сознания невозвратимой потери мелькнуло в нем.

Лида медленно повернулась к матери.

- Мама, вас там спрашивают... сказала она.

- Мне не до... - начала Марья Ивановна.

- Я говорю... - перебила Лида, и в голосе ее неожиданно зазвучали слезы.

Марья Ивановна торопливо встала. Санин смотрел на Лиду, и ноздри его раздувались широко и сильно.

- Господа, пойдемте в сад... Тут жарко! - сказала Лида и, как прежде, не глядя, идут ли за ней, пошла на балкон.

Мужчины, как загипнотизированные, двинулись за ней и было похоже, точно она опутала их своей косой и насильно ведет, куда хочет. Волошин шел впереди, восхищенный и обостренный, позабыв все на свете, кроме нее.

Лида села под липой в качалку и вытянула маленькие ноги в желтых туфельках на просвечивающихся черных чулках. В ней как будто было два существа: одно томилось от стыда, обиды и тоски, другое упрямо принимало сознательно возбуждающие позы, одну красивее и гибче другой. И первое с омерзением смотрело и на себя, и на мужчин, и на всю жизнь.

- Ну, Павел Львович... какое впечатление производит на вас наша глушь? - щуря глаза, спрашивала Лида.

Волошин быстро скрестил и потер пальцы.

- Такое, какое, вероятно, испытывает человек в глухом лесу, наткнувшийся на роскошный цветок! - ответил он.

И между ними начался легкий, пустой и насквозь лживый разговор, в котором все то, что произносилось вслух, было ложью, а все то, о чем умалчивали, было правдой. Санин молчал и слушал именно тот молчаливый и настоящий разговор, который без слов скользил по лицам, по рукам и ногам, по звукам голоса и его дрожи. Лида страдала. Волошин мучительно и неудовлетворенно наслаждался ее красотой и запахом. А Зарудин уже ненавидел и ее, и Санина, и Волошина, и весь мир, хотел уйти и не уходил, хотел сделать что-то грубое и курил папиросу за папиросой. И почему-то нестерпимая потребность, чтобы Лида открыто предстала всем как его любовница, беспросветно-зло надавила его мозг.