Холодное блюдо - Джонсон Крейг

– Тело нашли в одном из заброшенных бункеров. Ее изнасиловали и задушили. Я до сих пор помню место преступления. Убийца снял несколько мешков с песком, чтобы соорудить кровать, и все выглядело обычно, пока мы не увидели ее глаза и отметины на шее. – Я уже хотел сделать глоток рома, но так и не поднес стакан к губам, а вместо этого просто понюхал напиток. – Тогда никто не разговаривал. И вот он я – на последнем форпосте последней войны, расследую убийство, до которого никому не было дела. – Я коротко выдохнул, смеясь над собой. – Моя маленькая попытка внести порядок в хаос.

Вонни ждала, но в итоге просто не могла не спросить.

– Ты раскрыл дело?

Пес громко зевнул и перевернулся на спину. Я наблюдал, как огромный хвост опустился на пол.

– Ох уж эти военные истории, даже собака заскучала.

– Кто ее убил?

Я сделал очередной глоток и начал увиливать:

– Я не буду рассказывать тебе все истории, тогда ты не пойдешь со мной на второе свидание. – Вонни пихнула меня в плечо, а я продолжил разряжать обстановку. – Она хотела жить в Теннесси. Наверное, один из клиентов убедил ее, что это самое лучшее место на земле. Добрый штат, родина Элвиса, она знала о Теннесси все, что возможно.

Я смотрел на перевернутую морду пса, но Вонни так ничего и не сказала.

– Ну что ж, теперь поговорим о тебе.

– О нет.

– О да, теперь твоя очередь.

– У меня нет таких интересных историй, как у тебя.

Я бросил на нее недоверчивый взгляд.

– Расскажи про Нью-Йорк. Разве не там ты жила все эти годы?

Вонни рассмеялась.

– У меня была галерея в верхнем Ист-Сайде, рядом с Восемьдесят Шестой улицей.

– Что ты продавала?

– Отвратительные и дорогие работы.

– Ты как будто защищаешься.

– Я художница. – Вонни помешала сахар на дне стакана. – Мы всегда защищаем отвратительные работы, потому что боимся, что сами дойдем до такого.

– Ты до сих пор делаешь скульптуры?

Она говорила в свой стакан, избегая моего взгляда, поэтому я положил руку на спинку дивана и мягко коснулся ее волос, и тогда снова зазвонил телефон. Вонни грустно мне улыбнулась, потерлась щекой о мою руку, а потом наклонилась и ответила на звонок.

Я немного послушал, потом встал и подошел к огню. Открылся один собачий глаз, и с вытянутыми ушами эта голова казалась еще больше, но пес не шевельнулся. Я наклонился, похлопал его по животу, и глаз закрылся. Думаю, я ему нравился или, по крайней мере, он мне доверял. Я сел на край камина, вытащил кочергу из подставки справа и подтолкнул поленья в центр огня. Пылающие красные угли образовали шахматную доску на горящем дереве, и маленькие искры исчезли в темноте дымохода.

В трубе продолжал завывать ветер, и я подумал о том, чтобы поехать домой. Завтра мне предстоит вернуться к началу. Первым пунктом будет место преступления; если Коди убили, то убийца стартовал именно там. Я пересмотрю все улики: перо, оружие и образец баллистики. Потом будут повторные допросы. Придется съездить и забрать Терка. Я посмотрел на пса, а он снова изучал винтовку у двери.

Прошло чуть больше двух лет, два года с момента условных приговоров всем четырем парням. Почему сейчас? Это так странно. И зачем выделять Коди Притчарда? На суде он вел себя отвратительнее всех, но зачем убивать его сейчас? Перо путало только больше, но мне надо было каким-то образом найти в нем все ответы.

Я обернулся на шайеннскую винтовку смерти. Она о чем-то говорила? И слышал ли ее пес? В этом деле винтовка должна была понимать гораздо больше меня. Хотел бы я командовать военным отрядом из древних шайеннов, которые ходили бы за мной по пятам и шептали на ухо о жизни и смерти. Помогут ли Маленькая Птичка или Стоящий Медведь найти убийцу мальчика, который изнасиловал их прапраправнучку? Не знаю почему, но я верил, что помогут. Люциан рассказывал мне о них – об их чести, милосердии и стремлении к шайеннским добродетелям.

Как-то в 49-м Люциан остановил пожилую индейскую пару, которая ехала недалеко от Дюрана и направлялась в резервацию. Он сказал, что тогда была чудесная зимняя ночь – ветер стих, и снег был похож на глазурь на ванильном торте. Полная луна светила достаточно ярко, чтобы Люциан заметил, как старый «Додж» проскочил знак «стоп», повернул направо и направился в резервацию без задних фар. Люциан развернул свой «Нэш» и поехал за «Доджем», чтобы предупредить о выключенных фарах. Он сказал, что они съехали на обочину только через три километра, хотя ехали всего около тридцати в час.

Я прямо видел, как этот кривоногий парнишка поправляет ремень, застегивает старую военную куртку и подходит на двух тогда еще крепких ногах к древнему черному «Доджу». Люциан сдвинул назад ковбойскую шляпу большим пальцем, как делал раньше, и оперся на дверь «Доджа», пока опускалось окно.

– Здравствуйте, вождь. – Это не шутка; Фрэнк Красный Щит был вождем северных шайеннов. – Я остановил вас, чтобы вы включили задние фары.

Люциан сказал, что тогда глаза старого вождя заблестели, и он похлопал Люциана по руке, которая лежала на машине.

– А, ну хорошо. Я уж думал, ты остановил нас, потому что у меня нет прав.

Люциан сказал, что он чуть не откусил себе губу, пытаясь сдержать смех, и тогда миссис Красный Щит хлопнула мужа по груди и сказала:

– Не обращайте на него внимание, шериф. Он вообще не контролирует свою речь, когда выпьет.

Я улыбнулся и рассмеялся про себя. Может, старики внутри винтовки уже помогали мне. Краем глаза я заметил движение у дивана, поднял взгляд и увидел, как Вонни протягивает мне телефон. Меня так отвлекли воспоминания, что я не услышал новый звонок. Ее лицо застыло, а плечи тряслись, словно ей было холодно.

– Это тебя.

Я посмотрел на телефон, затем снова на Вонни, протянул руку и забрал его. Она казалась напуганной, а я вдруг почувствовал ужасную усталость.

– Шериф, – сказал мой голос.

Я слушал помехи на линии и яростную битву с ветром, где бы она сейчас ни была. Голос Вик был напряженным, и она изо всех сил старалась перекричать вой, который, казалось, идеально подпевал своему собрату в камине.

– Ну… мы нашли одного из Эсперов.

9

– Добро пожаловать в Гувервилль.

Время близилось к полуночи, и Вик была похожа на черепаху, пока втягивала голову в коричневый меховой ворот служебной куртки.

– Где он?

Она развернулась к потоку ветра, не вытаскивая рук из глубоких карманов куртки, и повела меня к месту, где горели огни. Пульсирующие синие и красные, они отражались на замерзшем гравии импровизированной парковки рядом с забором из колючей проволоки.

Гувервилль – это место с множеством лачуг, окружавших озеро Далл-Найф в южной части гор Бигхорн, местные жители называли его Югом. За пределами юрисдикции дикого заповедника Клауд-Пик и правительства было куплено, продано и застроено столько участков, что окружающая береговая линия стала напоминать скопление курятников. Некоторые из домиков выглядели неплохо, но большинство представляли собой старые охотничьи трейлеры с небольшими пристройками. Рыба хорошо клевала везде, но в северной части был наилучший вид – там берег становился круче, а озеро утекало в густой лес. Я подумал о первом Гувервилле в Вашингтоне, округ Колумбия, куда согнали ветеранов Первой мировой войны, и решил, что наш тоже очистить под силу только молодым Паттону и Макартуру.

Я посветил фонариком на тропинку и увидел, что единственная цепочка следов, ведущих к телу, медленно заполняется снегом. Я дал Вик свои ключи и попросил ее припарковать Пулю так, чтобы та образовала заслон, который мешал бы своенравным хлопьям портить место преступления.

Да, там правда был Джейкоб Эспер – сидел, поджав под себя одну ногу, а другую выставив вперед. Он был прислонен к заднему колесу своего грузовика, и на его лице застыло недоуменное выражение. В центре его зимней куртки зияла небольшая дырка, а вокруг красовалась замерзшая жидкость с коричневым отливом. Засохшая кровь, не учитывая температуру, прошло от тридцати минут до двух часов. На спину можно было не смотреть – большая ее часть стала замерзшим пятном на боку грязного грузовика. Оно начиналось с кусков за дверью и продолжалось до того места, где сидел Джейкоб. Его глаза были открыты, но пятна Лярше уже проявились. Три часа. Я вытянул руку и потянул его за ботинок; тело дошло до полного окоченения. От шести до двадцати четырех часов. Нужна температура тела, а ее нельзя будет определить еще семь часов.