Уроки химии - Бонни Гармус
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Да с какой стати? – напирал Кальвин. – Чем плохо верить в себя? И если так уж хочется верить в небылицы, почему не взять за основу какую-нибудь басню или сказку? Они ведь тоже учат нравственности. И ничуть не хуже. Ведь никто не притворяется, будто верит в правдивость басен и сказок?»
Уэйкли невольно соглашался, хотя сам этого не признавал. Чтобы уяснить смысл сказок, нет нужды молиться Белоснежке или бояться гнева Румпельштильцхена[17]. Сказки лаконичны, хорошо запоминаются и затрагивают все основы любви, гордыни, глупости и великодушия. Правила их лапидарны: Не будь скотиной. Не причиняй вреда людям и животным. Делись тем, что имеешь, с ближним, которому повезло меньше. Иными словами, будь приличным человеком. Уэйкли решил сменить тему.
«О’кей, Эванс, – написал он в ответ на предыдущее письмо. – Я принимаю твое крайне упрощенное мнение о том, что, строго говоря, у меня в крови не присутствует пасторский долг, но мы, многочисленные Уэйкли, становимся проповедниками, как сыновья сапожников становятся сапожниками. Признаюсь: меня всегда влекла биология, но в нашем роду биологов не бывало. Возможно, я просто хочу сделать приятное своему отцу. Как по большому счету мы все. А ты разве нет? Твой отец был ученым? Ты стремишься сделать так, чтобы он тобой гордился? Если да, то могу сказать, что в этом ты преуспел».
«НЕНАВИЖУ СВОЕГО ОТЦА, – напечатал Кальвин заглавными буквами в том послании, которым завершилась их переписка. – НАДЕЮСЬ, ЕГО НЕТ В ЖИВЫХ».
«Ненавижу своего отца. Надеюсь, его нет в живых». Потрясенная, Элизабет прочла это заново. Как же так: отца Кальвина действительно нет в живых – лет двадцать назад, если не раньше, он попал под поезд. К чему такие слова? И по какой причине переписка Кальвина и Уэйкли прервалась? Судя по дате, последнее письмо было почти десятилетней давности.
– Мам… – теребила ее Мэд. – Мама! Ты меня слушаешь? Мы – бедные?
– Солнышко, – сказала Элизабет, пытаясь не допустить нервного срыва (она и впрямь ушла с работы?), – у меня был долгий день. Доедай, пожалуйста.
– Но, мама…
Их прервал телефонный звонок. Мэд вскочила со стула.
– Не снимай трубку, Мэд.
– А вдруг это что-нибудь важное?
– Мы ужинаем!
– Алло? – ответила Мэд. – С вами говорит Мэд Зотт.
– Солнышко, – упрекнула Элизабет, забирая у нее трубку, – мы не сообщаем по телефону наши личные данные, ты это помнишь? Алло? С кем я говорю?
– Миссис Зотт? – ответил голос в трубке. – Миссис Элизабет Зотт? Вас беспокоит Уолтер Пайн, миссис Зотт. Мы с вами встречались на этой неделе.
У Элизабет вырвался вздох.
– Уф… Да, мистер Пайн.
– Весь день пытаюсь вам дозвониться. Очевидно, ваша экономка забыла вам передать мои сообщения.
– Это была не экономка, и она не забыла передать мне ваши сообщения.
– Ох… – Теперь он смутился. – Понимаю. Виноват. Надеюсь, я вам не помешал. Уделите мне минуту? Сейчас удобно?
– Нет.
– Тогда буду краток, – сказал он, не намереваясь ее отпускать. – И повторюсь, миссис Зотт: я разобрался со школьными обедами. Вопрос решен: отныне Аманда будет ограничиваться своим собственным обедом, еще раз приношу извинения. Но звоню я по другому вопросу – по сугубо деловому.
Далее он напомнил, что работает продюсером на местном дневном телевещании.
– Кей-си-ти-ви. У руля, – гордо сказал он, хотя и погрешил против истины. – И думаю над расширением сетки вещания – не затеять ли кулинарную программу. Добавить, так сказать, перчика, – продолжал он с несвойственными ему потугами на юмор, но от разговора с Элизабет Зотт у него разыгрались нервы. Вежливого смешка он так и не дождался, отчего занервничал еще сильнее. – Как выдержанный телепродюсер, чувствую, что я созрел до такой программы.
И вновь никакого отклика.
– Я тут провел пилотное исследование, – он уже нес околесицу, – и, основываясь на некоторых интереснейших тенденциях вкупе с моими личными знаниями законов успешной разработки дневных программ, считаю, что кулинария готова в определенной степени усилить дневное телевидение.
От Элизабет так и не поступило никакой реакции, но это уже было не важно, поскольку Уолтер не сказал ни слова правды.
А правда заключалась в том, что Уолтер Пайн не проводил никаких исследований и знать не знал никаких тенденций. Да и по факту: личных знаний о законах успеха дневного вещания у него было с гулькин нос. Такое положение подтверждалось крайне низкими рейтингами его канала. Реальная ситуация была такова: у Уолтера образовалась брешь в сетке вещания и рекламодатели уже дышали ему в затылок, требуя немедленно ее залатать. Прежде это место занимала клоунская программа для детей, которая, во-первых, не отличалась живостью, а во-вторых, недавно потеряла лучшего клоуна, убитого в пьяной драке, так что в полном смысле слова умерла.
Вот уже три недели Уолтер Пайн лихорадочно искал, чем бы ее заменить. По восемь часов кряду отсматривал бесчисленные рекламные ролики потенциальных звезд, среди которых были фокусники, советчики, комедианты, учителя музыки, эксперты в области естественных наук, знатоки этикета, кукольники. Продираясь через эти дебри, Уолтер не верил своим глазам: неужели находятся люди, которые продюсируют и эту ахинею, да еще имеют наглость записывать ее на пленку и присылать ему по почте? Совсем стыд потеряли? Но время поджимало, поиски требовалось ускорить, его карьера висела на волоске. Начальство высказалось на эту тему недвусмысленно.
Вдобавок ко всем рабочим неурядицам только в этом месяце его четыре раза вызывала миссис Мадфорд, учительница подготовительного класса, которая в последнее время стала угрожать, что подаст на него жалобу: в тумане полного изнеможения и подавленности он случайно упаковал в пластмассовый контейнер Аманды свою фляжку джина вместо дочкиного термоса с молоком. А до этого положил ей с собой степлер вместо сэндвича, сценарий вместо пачки салфеток, а как-то раз – горстку трюфелей с шампанским, поскольку аккурат в тот день у них закончился хлеб.
– Мистер Пайн? – прервала поток его мыслей Элизабет. – У меня был долгий день. Вы еще что-то хотели сказать?
– Я хочу запустить на вечернем канале программу по типу открытой кухни, – зачастил он. – И предлагаю вам стать ведущей. Ваше кулинарное мастерство для меня очевидно, миссис Зотт, но, помимо этого, у вас есть несомненное обаяние.
Он решил не связывать это качество с физической привлекательностью Элизабет. Многие телеперсонажи выезжают исключительно на внешних данных, но интуиция ему подсказывала, что Элизабет Зотт не станет одной из них.
– Программа планируется развлекательной: от женщины к женщинам. Вы будете вести разговоры в своем кругу. – И когда Элизабет помедлила с ответом, осторожно добавил: – С домохозяйками?
На другом конце Элизабет сощурилась:
– Прошу прощения?
Ух какой тон. Уолтеру надо было сразу его распознать и тут же повесить трубку. Но нет: он пребывал в отчаянии, а отчаявшийся человек зачастую отказывается воспринимать самые очевидные сигналы. Место Элизабет Зотт – перед камерой, теперь он в этом не сомневался, а вдобавок именно такая женщина способна свести с ума его босса.
– Вы волнуетесь по поводу аудитории, – сказал он, – и совершенно напрасно. У нас используется телесуфлер. Все, что от вас потребуется, – это читать и держаться естественно. – Он выдержал паузу, но ответа не дождался. – У вас есть аура, миссис Зотт, – со значением продолжил он. – Вы именно тот типаж, какой публика желает видеть на телеэкране. Вы прямо как… – Он лихорадочно придумывал, с кем бы ее сравнить, но ни одно имя не шло на ум.
– Я – ученый, – отрезала она.
– Точно!
– Вы хотите сказать, что перед зрителями выступает недостаточно ученых?
– Вот именно. Кому же не хочется услышать авторитетное мнение? – Впрочем, сам он отнюдь этого не жаждал и был уверен, что публика скажет то же самое. – Хотя сами понимаете: это будет кулинарная программа.
– Кулинария есть наука, мистер Пайн. Это не взаимоисключающие сущности.
– Поразительно. Именно это я и хотел сказать.
На кухонном столе копились неоплаченные счета за коммунальные услуги.
– И в какую же сумму оценивается такой род деятельности? – спросила она.
Озвученная им цифра вызвала легкий вздох на другом конце. Что это было: изумление или обида?
– Дело
