Цена познания - Юрий Алкин

Тамбуры были известны бессмертным как Комнаты Размышлений. Как и во многих других вопросах, основатели эксперимента не усложняли себе жизнь, ломая головы над хитроумными объяснениями. Нужны кабинки для общения с внешним миром? Пожалуйста — получите помещения, в которые любой человек может удалиться для того, чтобы поразмыслить в одиночестве. Может, конечно, возникнуть законный вопрос: а зачем людям понадобились такие комнаты при наличии превосходных квартир и многочисленных секций? Как зачем? Очень просто — в своей квартире человеку может наскучить. А в секциях сложно сосредоточиться, там всегда кто-нибудь ходит. Проблему решают Комнаты Размышлений — каждая раскрашенная в свой цвет и уникально обставленная. Хочешь думать в свежей обстановке — иди и наслаждайся. Никто тебя не потревожит. Вот такое обоснование. Впрочем, единственному человеку, для которого оно предназначалось, скармливали и не такое, а всем остальным это было глубоко безразлично.

Несмотря на столь высокое предназначение тамбуров, ассоциация с уборной, пришедшая мне на ум в день перехода, лишь усилилась, когда неделю спустя я, гуляя, набрел на один из них. Оказалось, что после того как в комнату заходил человек, на двери выскакивала красная табличка. Только вместо «Занято» на ней было написано «Размышления. Просьба не беспокоить». Я чуть не расхохотался, представив себе, сколько шуток вызвала бы эта надпись, если бы актеры могли откровенно общаться.

Книга открывалась коротким обращением автора к читателям. В нем Пятый заявлял, что решил испробовать новый стиль в целях усовершенствования своего писательского мастерства. Он намекал на то, что эта манера письма еще не отработана и что она будет улучшаться с течением времени. Предупреждение было вполне уместным. Уже с первой страницы веяло скукой. Изящный, отточенный стиль моего предшественника бесследно исчез, сменившись штампованными сухими фразами. Я просмотрел с десяток листов. Диалоги были неестественны, персонажи безлики, сюжет практически отсутствовал. Популярного писателя больше не было. Вместо него за машинку сел тот же, лишенный творческого воображения человек, который писал книги Пятого до того, как мой предшественник взялся за это дело.

Я уныло пошелестел страницами. Подписываться под этим убожеством страшно не хотелось. Лавры талантливого литератора пришлись впору, и угроза потерять их отнюдь не радовала. Несмотря на фальшивость повседневных разговоров, я подозревал, что уважительное отношение читателей к книгам Пятого было искренним. А теперь мне предлагали распрощаться с читательской любовью вследствие самых прозаических причин. Разумеется, для целей эксперимента уровень литературных упражнений бессмертных не имел ни малейшего значения. Машина должна была работать без сбоев, а побочные продукты этой работы никого не интересовали. Поэтому институту незачем было нанимать талантливого писателя. Работу мог выполнить относительно недорогой профессионал, способный быстро и безболезненно настрочить сто страниц текста, не нарушая запретов. Я уже предвидел пересуды в столовой: «Да, исписался Пятый, исписался… Пора ему менять занятие». Жеманиться и капризничать по поводу низкого качества книги было просто смешно. Для того чтобы оставаться талантливым писателем в глазах бессмертной общественности, у меня был только один выход.

— Нет и еще раз нет, — сказала Николь.

— Но почему? — продолжал настаивать я. — Дайте мне хотя бы попробовать.

— У тебя все равно не получится. А книгу пора выпускать. Ты ведь понимаешь, что подобные события у нас распланированы.

— Но это будет совсем небольшая задержка. Я управлюсь за несколько недель.

— Конечно, управишься. С тремя строчками.

— Послушай, ты забываешь о том, что я — профессиональный журналист.

— Ты профессиональный зануда, — рассмеялась она. — И к тому же профессиональный очковтиратель. Можно подумать, мне неизвестно, что твоя журналистская деятельность сводилась к написанию конспектов.

— Не только! — запальчиво возразил я. — Меня печатали в газетах.

— Это не имеет значения.

С этим я спорить не стал, но от своего предложения не отступился.

— Ну хорошо, — согласилась она наконец. — Я поговорю с Тесье. Но на успех особо не рассчитывай.

Однако Тесье неожиданно согласился. Я не знал, какими соображениями он при этом руководствовался, но так или иначе мне дали «добро» на попытку написания своей книги. На план и первую главу отводилось десять дней. В случае неудачи в свет выходила столь не понравившаяся мне литературная поделка, написанная в «новом стиле». Я чувствовал себя, как будто подписал договор с суровым парижским издательством.

Четыре дня спустя я сидел за своим письменным столом и горестно взирал на девственно чистый лист бумаги. Ситуация напоминала полузабытую подготовку к экзамену. Снова задача, которую я сам себе поставил, при ближайшем рассмотрении оказалась гораздо сложнее, чем я изначально предполагал. Если сюжет более или менее вырисовывался, то сам процесс письма был невероятно мучителен. Каждая вторая аналогия или метафора опиралась на понятия, за одно упоминание о которых у меня могли забрать оставшиеся три четверти вознаграждения. Все слова, которые я так старательно вытравливал из памяти, вдруг встрепенулись и наперебой предлагали свои услуги. В течение нескольких дней, отбиваясь от этого неожиданного нашествия, я смог вымучить из себя одну-единственную страницу, правда, весьма неплохую. Теперь с помощью элементарной математики выходило, что я никак не успею уложиться в поставленные сроки. Но отступать было как-то несерьезно.

Постукивая ручкой по столу, я перебирал в уме всевозможные варианты. «Он возмутился… он вознегодовал». Нет, как говорил Тесье, «поменьше эмоций». Какой там оборот я использовал вчера? Я внимательно изучил содержимое исчерканного листа. Поняв, что, несмотря на все свои неоспоримые достоинства, с этой проблемой он мне не поможет, я вздохнул и задумчиво отпустил его несколько картинным жестом. Лист изящно изогнулся в воздухе, плавно порхнул к стене и исчез. Некоторое время я тупо смотрел на место его исчезновения, а затем ринулся вперед, едва не стукнувшись головой о нависающую полку. Все плоды моего тяжелого труда скрылись в широкую щель между столом и стеной. Пришлось лезть под стол, но только для того, чтобы обнаружить, что он обладает своей собственной задней стенкой. Где-то между ней и стеной комнаты покоилась моя невеликая, но такая дорогая рукопись. Исследование боковых поверхностей также не дало положительных результатов. Щель была достаточно широка для того, чтобы в нее можно было просунуть палец, но возможность каких-либо визуальных наблюдений исключалась начисто. Между тем мне было просто необходимо получить обратно капризный лист. Кроме начала будущего бестселлера, на нем было несколько важных идей, родившихся в результате кропотливой работы. Убедившись в том, что бумага находится вне предела досягаемости пальцев, я решил прибегнуть к грубой силе. Впрочем, я не очень надеялся на положительные результаты, памятуя о встроенном микрофоне.