Детям (сборник) - Иван Шмелев

– Был случай в одном приходе… – говорит батюшка. – Надо «Восстаните», всенощную возглашать, а отец дьякон на окошке, у жертвенника, одним глазом «Вокруг света» дочитывает, про сокровища. Вот увлечение-то до чего доводит.

Все смеются, и громче всех отец дьякон.

– Или, возьмите, Луи Жаколио[57], «В трущобах Индии»! Всё иностранцы пишут, наши так не умеют. Или Луи Буссенара[58], «Черные флаги» кажется… про китайских пиратов?! Мороз по коже!..

Глухая старушка-родственница переспрашивает: «Про китайского императора?» – и все смеются. Дьякон перелистывает журнал и говорит, что сейчас дома разоблачится и предастся увлекательному чтению, и ему принесли новенький номерок, да не успел еще и взглянуть. Рассказывает, что и «Сверчок» получает, тоже Вернеры издают, на ве-ле-невой[59] бумаге! И какой же случай! Как раз сегодня имел честь познакомиться с писателем, который пописывает в сем «Сверчке», остроумно пописывает, но далеко не так увлекательно, как Стивенсон или Луи Буссенар. Но, надо сказать, человек наиостроумнейший. И что же оказывается: братец ихнего надзирателя Чехова, какое совпадение! Но подписывается из скромности – А. Чехонте.

– Были у господина инспектора, Ивана Петровича Веревкина. У стола нас и познакомили, Иван Петрович друг другу нас представил. А он прямо зачитывается! И «Будильник» еще выписывает, и там тоже господин Чехонте пописывает. Чокнулись с ним мадерой Депре-Леве, я и позволил себе заметить, что вот, почему наши писатели не могут так увлекательно, как иностранцы? Mo-роз, говорю, по коже! А он – остроумнейший человек! – так это прищурился и говорит: «Погодите, отец дьякон, я такой роман напишу, что не только мороз по коже, а у вас волосы дыбом встанут!» Так все и покатились. И так вот, руками над головой… про волосы.

Я представил себе, как встанут дыбом волосы у отца дьякона, – а у него волосы были как хвост у хорошего коня, – и тоже засмеялся. И отец дьякон загоготал, так что батюшка опять попробовал сдерживать, говоря: «Мадерца-то что, отец дьякон, делает!»

– Одобрил я его, комплимент сказал даже, как он изобразил дьякона в баньке. Ну до чего же то-онко и остроумно! Нет, далеко до него Мясницкому или даже Пазухину. И какой же конфуз вышел, там же, у инспектора… Опять мы с ним чокнулись, для знакомства, – ах, компанейский человек-душа! – взял он финик со стола, чай мы пить стали… и говорит, скорбно так: «И почему у нас не сажают фиников? А могли бы, и даже на Северном полюсе!» Так все заинтересовались. Да как же можно, ежели наш суровый климат не дозволяет? А он пенсне надел, лицо такое вдумчивое, и говорит: «Очень просто: послать туда… секретаря консистории[60] или хорошего эконома! Никто лучше их не сумеет нагреть – местечка!..» В лоск положил всех, животики надорвали! Ве-ли-кий остроумец.

На прощанье дьякон сказал, что у них в библиотеке имеется и книжечка г. Чехонте, «Сказки Мельпо́мены», – ударение на «о», – от самого писателя дар.

– Забавные историйки, про артистов. Но, правду сказать, не для нашего с вами чтения. Нам вот про «Остров сокровищ»… про пиратов бы!..

И опять зацепил елку рукавом. И елка, и все мы засмеялись.

Я знал, про кого рассказывал отец дьякон, – про нашего «бледнолицего брата», которому Женька подарил летом «дикообразово перо». Осталось во мне об этом приятное воспоминание. На всякий случай я записал название книжечки, чтобы взять ее из «мещанской» библиотеки, где мы были своими людьми, благодаря Сашке Веревкину, сыну инспектора.

Как-то зимой, в воскресенье, Сашка позвал нас с Женькой есть горячие пироги с кашей. Мещанское училище славилось своими пирогами. Идешь, бывало, от обедни, спускаешься по чугунной лестнице, а в носу так щекочет пирогами с кашей. По улице даже растекается: «Эх, пироги пекут!» Всем обитателям белых корпусов-гигантов – а обитателей было не меньше тысячи – полагалось в праздник по хорошему подовому пирогу[61]. Говорили, что есть особенный капитал – «пирожный», оставленный каким-то купцом на вечные времена, «дабы поминали пирогами». И поминали неукоснительно.

Идем мы по длинным коридорам, видим огромные столовые, длинные в них столы, уставленные кружками с чаем, и у каждой кружки – по большому пирогу с кашей, дымятся даже. И мальчики, и девочки, и призреваемые старички и старушки – все прибавляют шагу – на пироги. Взяв по горячему пирогу в буфетной, мы едим на ходу, рассыпая кашные крошки на паркетные и асфальтовые полы. Разыскиваем бородатого библиотекаря Радугина, который тоже у пирогов. По праздникам и библиотекарь отдыхает, но для Сашки закон не писан. Радугин, говорят, у надзирателей. Идем в надзирательский коридор. И тут тоже пахнет пирогами. Сашка входит в огромную комнату, разделенную перегородками на стойла. В самом заднем слышится смех и восклицания. Сашка входит, а мы затаиваемся у двери. В щель все-таки отлично видно: за столиком у окна сидят надзиратели без сюртуков и… наш «бледнолицый брат»! – брат надзирателя Чехова. Женька шепчет: «Спросить бы, как мое „дикообразово перо“, – здоро́во небось?» Сашка валится на диван и ест надзирательский пирог. Радугин дает ему ключи от библиотечных шкапов, но Сашка и не думает уходить. И мы не думаем: щелкает соловей, самый настоящий соловей! А это Кривоносый, регент, шутки свои показывает. Писатель Чехонте сидит в пиджаке, слушает Кривоносого и тоже ест пирог с кашей, стряхивая с брюк крошки. Кривоносый начинает скрипеть и трещать скворцом – ну прямо живым скворцом! Писатель даже в ладоши хлопает и говорит приятным таким баском: «Браво, брависсимо!.. А можете жаворонком? – спрашивает. «А вот… „на солнце темный лес зардел…“» – говорит прыщавый Кривоносый – и начинает петь жаворонок, нежно-нежно, самое тихое журчанье! Потом представляет чижика, индюшку, выфьекивая, как самая настоящая индюшка: «Фье-дор, Фье-дор… я озя-бла… купи-башмаки!» И уточку: «Ку-пи-коты, купи-коты!» И – удивительно, дух даже захватило – «майский вечер». Сидит на террасе помещик и слушает «майскую симфонию»: кричат лягушки в пруду: «Варваррр-ра… полюби Уваррр-ра!» – а Варвара ругается: «Вар-варрр! Вар-варрр!» Все покатываются, а мы с Женькой прыскаем за дверью. Чехонте, «бледнолицый брат», просит еще что-нибудь. Кривоносый – откуда только у прыщавого! – говорит: «Весенний вечер, пруд засыпает, камыши спят…» – «Нет, каков Кривоносый-то! Мо-лод-чи-на!.. Не зна-ал…» – шипит Женька, возненавидевший Кривоносого за его «мало вас драли, грубиянов!». «И вот, – продолжает Кривоносый, выпивая предложенную ему рюмочку, – и вот камы́шевка, бесхвостая птичка, во всем мире теперь одна, бессонная… спрашивает другую, на другом конце озера: „Ты-Тита-видел? Ты-Тита-видел?..“ А та, в том же тоне, ответствует: „Видел-видел-видел… пить-пить-пить!..“ И по сему случаю…» Все выпивают и закусывают пирогами с кашей. Так бы вот и стоял, и слушал этого прыщавого Кривоносого, регента. А Сашка-дурак уже прет с ключами: идем, ребята!

Мы роемся в огромных шкапах великой «мещанской» библиотеки – учительской. Библиотека знаменитая: много жертвовали купцы на просвещение, отказывали «книжные капиталы» и целые библиотеки. Отказывали и призревавшиеся старички, старушки, – порой старинные, редкостные книги. Я уже отчитал приключения и теперь дочитываю исторические романы. Сашка отпирает нам все шкапы и уходит раздобыть еще пирогов. Мы роемся в богатствах, как мыши в мучном лабазе[62]. Женька отыскивает «еще про Наполеона». Он читает теперь только «военное», остальное – «всё болтовня». Мы накладываем по горке книг до следующего воскресенья, как раздается басистый голос: «Вот оно, самое-то книгохранилище! И тут пирогами пахнет». Входит Сашка с грудой пирогов у груди, придерживая их рукой; в другой руке у него графин квасу, «мещанского», который тоже славится, как и пироги. В высоком молодом человеке с открытым лицом, в пенсне, мы узнаем «брата-бледнолицего» и стесняемся есть при нем. А Сашка говорит без стеснения:

– Хотите, Антон Павлыч?

– Можно, люблю пироги… Замечательные ваши пироги, подовые… – говорит «брат», берет из красной Сашкиной лапы поджаристый пирог и начинает есть, роняя сыпучую начинку.

И мы начинаем есть.

Приходит русобородый Радугин, Сергей Тоныч, как называют его мальчишки, – Сергей Платонович, и еще высокий худощавый надзиратель, брат «бледнолицего», и начинают выбирать книги.

– Всё к вашим услугам, Антон Павлович, – предупредительно говорит библиотекарь, – только вы небось всё уж прочитали.

– А вот посмотрим, где же всё прочитать. Много читано… Бывало, таким вот был… – показывает он к нам пальцем, взглядывая, прищуриваясь через пенсне, – в неделю по аршину читал.

– То есть как по аршину? – не понимает Радугин, и мы не понимаем.

– А так. В неделю с краю аршин отхватишь, понимаете, книг в городской библиотеке, что попадется. У нас за библиотекаря один старичок был, временно заведовал… все, бывало, кожаные калоши чистил. Как ни забежишь, все он калоши начищает. И всегда почему-то Костомарова предлагал читать. Просишь Тургенева или там Диккенса, а он все: «Да вы бы Костомарова-то читали!» Фамилия, должно быть, нравилась. Так вот, понимаете… надоели ему записочками… надо по записочкам искать книги, он и: «Да чего там записочки, отхватывай с того уголка помаленьку, так всю читальню и прочитаешь. А лучше бы Костомарова читал!» Вот я и отхватывал по аршинчику в неделю… Очень интересно выходило, все книжки перемешаны были, всякие неожиданности получались.