НФ: Альманах научной фантастики. Вып. 1 (1964) - Михаил Емцев

Посредником быть нелегко! Нелегко было перебросить мост через пропасть, через два столетия, отделявшие мою эпоху, а, следовательно, и меня от нового времени. Но сначала нужно было сблизить нас, ее и меня. Нас сблизило чувство, Арид. Ее влек ко мне не только интерес к истории… Но ты, я вижу, устал. И в следующий раз я расскажу тебе о том, как я тосковал по своей эпохе, по своим современникам и как мне удалось победить свою тоску.

Туаф стал красавцем надолго. Ежедневно он обновлял себя, используя свое искусство, профессиональное мастерство и опыт. Та, для кого он старался, вела себя странно. Она разговаривала с ним так, словно не она, а он был искусственным существом, искусной моделью чужой жизни.

Сегодня утром она спросила Туафа:

— Вы любите фрукты?

— Я их любил давно. Но их здесь нет. Здесь нет ни деревьев, ни ветвей и им не на чем расти.

— Я понимаю, — сказала Эроя. — Фрукты любил тот, кто остался на Дильнее. А вы механизм. Но для механизма у вас очень красивое лицо и обаятельная улыбка. Кто вас сделал?

— Природа.

— Природа не создает механизмы.

— Откуда вы взяли, что я механизм? Я живой дильнеец, такой же, как Веяд.

— Докажите!

— Но как я могу доказать? Я даже не могу обнять вас. Оболочка, в которой спрятан ваш внутренний мир…

— Не говорите пошлостей. Что из того, что у вас красивая оболочка? У вас нет сердца.

— Не говорите мне этого. Не говорите! Я сам думал, что у меня нет сердца, пока не познакомился с вами. Скажите, Веяд считает вас своей?

— А что он сказал вам обо мне?

— Ничего. Почти ничего.

— А все-таки?

— Он сказал, что вы отражение той Эрои, которая осталась на Дильнее. Что-то вроде снимка…

— Значит, он не считает, что я живое существо?

— Зато я считаю.

— Благодарю. Но вы не боитесь его? С минуты на минуту он может прийти. Островок мал, и ему негде задержаться, даже если бы он этого пожелал.

— Мал? Значит, вы имеете представление о малом и большом? А Веяд говорил мне — вам не дано понимать, что такое пространство… Я так и знал. Он хочет умалить ваши достоинства, принизить вас.

— Для чего?

— Разве я знаю, какие у него планы? Он хитер и своенравен. И, кроме того, он тоскует по той, что осталась на Дильнее. Ее, кажется, зовут так же, как вас: Эроя. Но она далеко, она даже за пределами мечты, а вы здесь. Ее реальность только в воспоминании, а ваша — в наличии. Но он любит не вас, а ту, что далеко, бесконечно далеко отсюда.

— Но я и есть она. Значит, он любит меня. Но довольно говорить о Веяде, расскажите лучше о себе. Чем вы занимались на Дильнее?

— Украшал жизнь и изучал прекрасное. Увлекался логической игрой и плаваньем. Я бы отдал десять лет жизни за хорошее озеро, речку или даже простой купальный бассейн. Мне так хочется поплавать, хоть разок нырнуть в глубину. Вам доводилось плавать?

— Не доводилось. И, кроме того, у меня нет рук и ног.

— Простите, я забыл об этом. Когда я слышу ваш голос, я забываю о ваших телесных недостатках.

— Веяд тоже забывает о них. Так почему же вам не устроить здесь купальный бассейн?

— Здесь нет воды. С помощью устаревших аппаратов мы можем приготовить ее только для утоления жажды. Я мечтаю о реке, о море, об озере, о дождях. Иногда я закрываю глаза и начинаю вспоминать, как шумят дожди в лесу, как большие капли падают в воду и образуются пузыри. Неужели я никогда не услышу шума дождя, удара грома, не посижу на траве, глядя в небо и на верхушки деревьев? Сегодня ночью мне снилась лесная тропа. Я шел по ней, чувствуя под ногам живую, влажную, напоенную настоем трав, почву. Потом я проснулся и вспомнил, что от лесной тропы до меня сотни миллионов километров. Как мне хотелось бы хоть один раз услышать птичий свист и шум водопада, поднять с травы упавший лист…

— Для чего вы мне говорите это?

— Для того, чтобы найти сочувствие, услышать слова надежды.

— Вам хотелось бы поскорее вернуться на Дильнею?

— А вам?

— Мне? Но ведь я и создана для того, чтобы напоминать об отсутствующей. Я изображение, портрет, духовный портрет Эрои. Там, на Дильнее, я никому не нужна.

— Вот и пойми нас. То вы отрицаете, что вы отражение, то утверждаете. У вас нет логики. Вы алогичное существо.

— Веяд говорил мне это сотни раз. Но я сама хочу выяснить, кто я.

— Разрешите, я вам помогу. Вы чудесное создание. Меня влечет к вам. Как странно, что ваш внутренний мир спрятан в этот комочек вещества. Шар. Шарик! Но в этом шарике спрятана Вселенная. Ум. Чувства. Лукавство. Юмор. Одного не хватает: опыта. И чуточку бы больше логики. Эрон-младший недоглядел…

— А кто такой Эрон-младший?

— Разве вы не знаете? Великий кибернетик и физиолог. Брат Эрои.

— Мой брат?

— Нет, брат Эрои.

— Но ведь я-то и есть Эроя. Если я не Эроя, так кто же я?

Туаф смущенно промолчал.

— Кто же я? Почему вы не отвечаете? Я жду ответа.

— Мне непонятна сущность вашего вопроса. Ни один дильнеец не будет спрашивать у других, кто он. Если он сам не знает, кто он, так как же могут знать другие? Потому я и не могу ответить.

— Кто я? Мне это нужно знать. Нельзя жить, не зная ничего о себе. Кто я?

— А что отвечал на ваш вопрос Веяд?

— Он лавировал, занимался софистикой, отвечал то «да», то «нет», то отрицал, то утверждал. Наконец, он признался мне, искренне признался, что он не знает. Но вы-то должны знать. Кто я?

— Вы шар, шарик. Я люблю вас. Неважно, что вы комочек вещества. Для меня вы весь мир. Говорите! Я готов вас слушать хоть весь день.

— Тише! Я слышу чьи-то шаги. Но так как здесь никого, кроме вас, меня и Веяда нет, значит, это он.

— Да, это он. Побеседуем в другой раз.

Где те два столетия, которые подарила Ларвефу судьба? Он был дважды молод, той молодостью, которая осталась в другой, утраченной эпохе, и той, что началась здесь после возвращения на Дильнею, началась и продолжалась. Не мечтал ли он отлучиться еще на пятилетие в космос и выиграть еще сто семьдесят лет?

Арид не смел задать столь бестактный вопрос своему другу. Но он не догадывался, что у Ларвефа не хватило бы на это сил. Значит, снова потерять навсегда новых своих современников, друзей, любимую женщину и снова в новом, уже совершенно новом мире искать общения с другими поколениями и снова тосковать по навсегда утраченному.

Всем знакомы утраты и приобретения, но никто не знал таких утрат, как Ларвеф, оказавшийся впереди себя на сто семьдесят лет.

Арид с ненасытной жадностью впитывал поистине гигантский опыт своего друга и наставника. Он словно беседовал с самой историей, на этот раз принявшей вид не старинных книг и запоминающих устройств, а облик живого, необыкновенно милого и симпатичного собеседника.