Всегда возвращаются птицы - Ариадна Борисова

…Никто в Москве и во всей стране не знал, что произошло в Киеве четыре года назад. Про аварии и катастрофы, которые случаются из-за халатного отношения руководства к опасным объектам, нельзя писать в газетах и вещать по радио, чтобы не подрывать в народе веру в счастливую социалистическую действительность.

В тот ветреный мартовский день мать уехала на завод засветло. В понедельники на ее заводе читали политинформацию, и опаздывать было нельзя. Внезапно сосед встревоженным голосом прокричал в дверь отцу, что где-то прорвало водопроводную трубу, на дороге полно воды, и движение встало. Наспех одетые мужчины выбежали из общежития.

Лариса гладила школьный фартук, когда с улицы послышался странный нарастающий гул. Глянув в окно, она застыла с горячим утюгом в руках. Над городом в продутое до белизны небо поднимался сказочный монстр! Его хищно выгнутая драконья шея с пенной дырчатой головой выбрасывалась кверху и рушилась, растекаясь тяжелой лавой. Ползучее тело выворачивало с корнями деревья, накрывало собой дома, улицы, все живое и неживое. Оно двигалось с яростной быстротой, а за отрогами безостановочно лепились, грузно низвергались с возвышенности и устремлялись к городу новые и новые валы.

Подхватив пальто, перепрыгивая через две ступени дрожащей лестницы, Лариса помчалась к выходу, где шумно и бестолково толкались соседи. Кто-то с надрывом вопил: «Назад, назад!» Несколько мужчин изо всех сил тормозили толпу у двери. Но вот дом явственно пошатнулся, и людей поддало обратно к лестнице. Неудержимая прорва, выдавив дверь, хлынула внутрь, до потолка брызжа ошметками ржавой грязи.

Лариса не помнила, как ее на тугом гребне вынесло на второй этаж в гуще кричащей толпы. Позади хлестали по ступеням прутья скачущего потока. Соседи в панике полезли вверх по чердачной лестнице. «Утюг, – вспомнила Лариса. – Я его не выключила!»

В комнате вихрилась штукатурная пыль с блестками стекла, вышибленная рама валялась на полу в груде потолочного сыпуна, оконных осколков и черепков попадавшей посуды; ветер рвал пестрые внутренности раскрытого шифоньера. До розетки Лариса не добралась: в квадрате окна алым заревом вспыхнула подстанция. Толстые языки грязевых волн, взбухая, как на дрожжах, продолжали накатывать с неумолимым напором, а впереди, распластав в воздухе мышастые крылья, с прицелом на трамвайное депо летел самый чудовищный вал! Подрубленное страшным ударом, четырехэтажное здание взвилось на глазах Ларисы и рассыпалось, как карточный домик. Она снова метнулась в коридор. Там уже трещали стены, и в расползающиеся щели просачивалась мутная жидкость.

Люди на крыше плакали и молились. Сходила с ума соседка. Всего двадцать минут назад она отвела маленькую дочь в ясельную группу. За это время потоп накрыл детский сад со всем, что в нем было. Жирная рыжая грязь на том месте кипела вокруг измятого конька крыши… Без остановки выкрикивая имя ребенка, соседка с безумной силой выдиралась из рук мужчин. Они боролись с несчастной недолго. Кто-то из них, ко всеобщему облегчению, догадался стукнуть ее кулаком по голове, и женщина потеряла сознание.

Рядом с домом выныривали деревья и части снесенных строений, но бурлящая лавина тщетно пыталась протаранить ими стены, повернутые, как водорез, углом к нисходящим потокам. Огибая стойкое строение, тяжкая масса перла дальше…

Только через два часа селевые наплывы начали спадать. Показалось слоновье стадо трамвайного парка. По обочинам обнажились перевернутые автомобили. На дороге чернел остов сгоревшего автобуса с обугленными пассажирами. Бурая трясина оседала, булькая и тучно подрагивая, словно насытилась и решила отдохнуть. В ней среди обтекших густеющей жижей обломков плавали трупы захлебнувшихся людей. Покружил и улетел вертолет, прибыли военные вездеходы. У входа в дом всплыло лицом вниз чье-то тело. Еще до того, как солдаты подтолкнули его багром к полузатопленной двери, Лариса поняла, кому оно принадлежит.

– Теперь папа часто в кошмарах снится – глаза и рот забиты грязью… Ты не представляешь, что я пережила, Иза!..

Бедствие случилось из-за прорыва дамбы. Земляная препона перекрывала Бабий Яр, куда кирпичные заводы сливали отходы производства. На месте выровненных оврагов руководство города намеревалось разбить Парк культуры и отдыха с танцплощадкой и аттракционами. Глубокие почвы яра были хорошо удобрены для посадки деревьев кровью расстрелянных фашистами евреев и военнопленных. «Сраму не имут» – сказано не о мертвых…

Междугородняя связь не работала. Прекратилась подача телеграмм. Город на время закрыли, злополучный район оцепили войска. Экскаваторы разломали слои окаменевшего, полного трупов грунта. Очистка оползня завершилась в полторы недели. Вежливые мужчины в штатской одежде, но с офицерской выправкой обошли учреждения, где временно обитали потерпевшие катастрофу. Тогда-то Лариса и подписала свой первый документ о неразглашении.

Счет заживо погребенным, по народным версиям, шел от десятков сотен до нескольких тысяч. Никто так и не узнал, сколько их было на самом деле. В киевской «вечерке» опубликовали скромное соболезнование. Городское радио известило о пятидесяти четырех погибших.

– Неправда, – плакала Лариса. – Я сама видела – их было больше. Даже в садике детей было больше!

Спустя год мать познакомилась с человеком из военного ведомства и вышла за него замуж. Семья переехала в город без названия.

– Знала бы ты, как я его ненавижу! – судорожно вздохнула Лариса.

– Отчима?..

– Да не отчима. Он нормально ко мне относится. Маму любит, сына родили – братишку моего… Я город ненавижу.

– А осенью хвалила…

– Хвалила, як же! – с горьким сарказмом вскрикнула Лариса, издав нервный смешок. – А ты б что делала, если бы приказали молчать?!

Она задыхалась в образцовом городе будущего. Его границы опутывала колючая проволока. Никто не входил и не выходил из «почтового ящика» без подписки и разрешения. К пропускной зоне вела засекреченная железнодорожная ветка, с потаенного аэродрома взлетали спецрейсовые самолеты. Возвращаться туда после окончания института Лариса не собиралась. Ее не привлекало жалкое прозябание, которое мать с отчимом полагали жизнью. Разве это жизнь – казематная скука, разбавленная радостями снабжения, и высокая зарплата за счет вреда здоровью? В Ларисиных дальнейших планах не подразумевались ни тьмутаракань, ни худруковские гроши. Виды на жительство (не коммунальное, разумеется) и карьеру (партийную) Лариса связывала с Москвой. Либо на худой конец с Ленинградом. Хороший пост в партии – это квартира, деньги, распределитель и, как выяснилось сегодня, валютные чеки на отоварку в «Березке» импортными и качественными советскими вещами.

– Я знаю, ты не трепло. Ксюше не говори… Ладно?

Лариса села. Заплаканное лицо чем-то вдохновилось, вишневые глаза влажно сверкнули. Резким движением смахнула со щеки последнюю слезу.

– Считай, что ничего не слышала. Забудь.

Чужая боль всколыхнула в Изе свою. Люди – разные. Она тоже несла боль тяжело, но никого ею не грузила, а Лариса со своей не могла справиться одна. Возможно, страсть к обнажению сокровенных мыслей была у нее душевным недугом…

Глава 12

Позиция невмешательства

Через несколько дней Лариса сообщила:

– Борис Владимирович велел тебе подойти к нему в кабинет.

– Зачем?

– Понятия не имею, – раздраженно пожала Лариса плечом.

Теряясь в догадках, Иза покорно поплелась по красной дорожке в торец коридора, где располагался кабинет. Постучала в дверь.

– Войдите, – послышался бесстрастный голос.

Помещение, обшитое лакированной мебельной фанерой, было просторнее, чем ожидалось. Служило, вероятно, залом для проведения собраний. Борис Владимирович сидел в глубине за письменным столом, венчающим поперек, наподобие верхушки буквы «т», длинный стол посередине. Стену над креслом украшала галерея «парадных» портретов, рядом в угловом кронштейне приткнулось знамя. На полках книжных шкафов белели ряды аккуратно пронумерованных папок. В точности таким же, вплоть до темно-зеленых штор и вереницы стульев под окнами, помнился Изе кабинет секретаря Якутского горкома комсомола, словно апартаменты партийного начальства обставлялись по всей стране в соответствии со специальной инструкцией.

– Садитесь, – кивнул Борис Владимирович на ближний стул, и у Изы непроизвольно напряглись мышцы. На столе перед парторгом лежала ее автобиография, которую она сдала летом в приемную комиссию с остальными документами. Загадочно ухмыляясь и отчеканивая слоги, он произнес:

– И-золь-да Хаи-мовна Гот-либ. Странное сочетание.

– Мне оно не кажется странным.

– Гм-м-м… Вы – дочь спецпереселенцев?

Иза в замешательстве уставилась в окно. Он уже спрашивал ее об этом при поступлении в институт.