С аквалангом в Антарктике - Михаил Владимирович Пропп
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
У входа в ледяную пещеру
Проникнуть во вторую пещеру было еще труднее, крутой ледяной склон высотой около 10 метров мы одолели только после того, как вырубили ледорубом ступени. Эта пещера была не такой эффектной, сосулек здесь не было, а стены оказались совершенно гладкими. Зато длина коридоров составляла несколько десятков метров, изнутри совсем не было видно входное отверстие, было темно и сумрачно, мы точно снова оказались глубоко под водой. Лишь слабый фиолетовый свет пробивался через многометровую толщу льда. Осторожно прошли пещеру до конца. На этот раз коридоры выходили в отвесный колодец, ведущий к вершине айсберга. Вверху виднелось голубое небо и быстро несущиеся по нему облака, подняться здесь было почти невозможно, разве только со специальным альпинистским снаряжением.
На обратном пути, после того как Пушкин снял пингвинов для Зоологического института, Женя заметил еще один вход в пещеру. Осторожно влезли туда. В глубь айсберга уходил извилистый туннель, перегороженный рядами занавесей из ледяных сосулек. Пришлось разбить некоторые, чтобы расширить себе путь. В остальном пещера здесь не отличалась красотой, пол коридора покрывал снег, стены тоже были припорошены снежной пудрой. Но внутри нас встретили неожиданности. Ветвящиеся во все стороны ходы пронизывали айсберги, и самым удивительным в них были огромные ледяные кристаллы, свисавшие с потолка и сплошь покрывавшие стены. Это был иней, сходный с тем, который можно видеть на окнах в морозный день, но только увеличенный в тысячи и миллионы раз. На стенах и потолке сверкали и искрились ледяные иглы, голубой свет рассеивался и преломлялся в фигурном инее, свисавшем с потолка. Страшно было дышать, не только что двигаться, среди этой хрупкой красоты. Женя зажег спичку, и она неожиданно вспыхнула ярким пурпурно-красным светом, — конечно, свет только казался таким по контрасту с голубоватым освещением пещеры, но это не делало его менее красивым.
Внутри пещеры все покрыто гигантскими кристаллами инея
Мы долго обсуждали, как могли образоваться пещеры и гигантский иней в них. С инеем все было просто. Ледяная гора является огромным резервуаром холода, и в летнее время она обычно холоднее, чем окружающий воздух. Этот воздух, насыщенный влагой при относительно высокой температуре, попадает внутрь пещеры, и иней оседает на ледяных стенах. Если движение воздуха очень медленно, ледяные кристаллы растут, делаясь постепенно все крупнее и крупнее. В более сильном токе воздуха выпадает просто мельчайшая снежная пыль. Куда труднее объяснить образование самих пещер Какие силы могут создать в айсберге ледяные туннели с совершенно гладкими стенами? Мы высказали немало совершенно фантастических предположений, но правильное решение нашлось лишь гораздо позже, уже в Ленинграде, когда я прочел популярную книгу о льде и ледниках. Дело в том, что пещеры образуются не в айсбергах, а еще в теле ледников, текущих с антарктического нагорья к морю.
На перегибах ледникового ложа в толще льда образуются трещины, которые затем, по мере движения ледника, могут снова соприкасаться краями. Огромное давление делает лед пластичным, края трещин снова срастаются, а внутри образуются заготовки будущих пещер. Токи воздуха постепенно шлифуют стены, вызывая в одних местах таяние, а в других — нарастание льда, и к моменту отлома айсберга от ледника пещеры в нем уже бывают вполне готовы и потом меняются лишь незначительно. Этим посещением айсбергов закончились наши прогулки по морскому льду: он делался все менее надежным, и мы больше не решались далеко отходить от станции.
Пропустив один день, снова взялись за работу. Хотя основные разделы намеченной программы были уже выполнены и незаметно для нас дело стало подходить к концу, оставалось еще немало работы и напряжение почти не спадало. Мы продолжали часто погружаться, интенсивно работали, но в нашем самочувствии и поведении постепенно начали появляться изменения. Они наступали медленно, почти нечувствительно для нас, но с каждым днем делались все очевиднее. Чаще и чаще можно было заметить, как один из нас, начав какую-нибудь работу, вдруг останавливался и долго-долго смотрел вдаль, — его мысли, видимо, в это время блуждали далеко от Антарктиды, — потом вдруг спохватывался и продолжал работать. Во время погружений мы по-прежнему испытывали вызываемый нервным напряжением подъем, и спуски шли почти так же, как и раньше, но разборка проб и все подготовительные работы делались все медленнее и медленнее. После обеда мы теперь подолгу спали, все труднее становилось вставать утром, мы с удовольствием вспоминали дни с плохой погодой, когда спускаться не приходилось. Постепенно кончался нервный подъем и на его место выступала усталость, вызванная длительной и тяжелой работой. Но с вялостью и утомлением еще можно было как-то справиться. Значительно хуже было то, что наши отношения тоже изменились. Постепенно прекратились дружеские разговоры, обсуждения научных проблем и находок. Да и на другие темы мы теперь разговаривали редко и неохотно — зачем, и так каждый мог с точностью предсказать ответ любого своего товарища на любой вопрос. Сознание того, что мы делаем важное и нужное дело, по-прежнему поддерживало нас, но поддержка эта делалась все менее действенной, мы продолжали работать скорее по инерции, энтузиазм все больше сменялся апатией и безразличием. Казалось, между нами
