Зеленая креветка (Сборник с иллюстрациями) - Михаил Емцев

— Можно. Тебе с луком?

— Ага. Лук не зажаривай, только чуть притоми, чтобы стал сладким.

— Вы видели? Он еще гурманствует! — возмутился Кон. — А паштет из соловьиных языков вы не хотите?

— Нет…. Не хочу. Только поперчи как следует мясо.

— Будет сделано! — отозвался Рогов из кухонного отсека, откуда уже слышался шум упавшей сковородки и звяканье ножей.

— Вы бы вздремнули пока, — опять предложил Кон.

Гартен только покачал головой. Он сидел в мягком кресле, закинув голову, и блаженно щурился, глядя в потолок, где ровным, чуть желтоватым светом горели два плафона.

«Почему два? — подумал он перед тем, как заснуть. — Раньше здесь, кажется, был только один…»

— Смотри не пережарь, — пробормотал он, проваливаясь в мягкую уютную бездну.

…А потом Гартен увидел жену. Она плакала у него на груди, и рубашка его стала горячей и мокрой. Он бережно снимал губами слезы с ее запрокинутого счастливого лица, но она вырывалась и вновь пряталась у него на груди. Тогда он зарывался в ее волосы, и они пахли точно так же, как он воображал тогда, в пустыне.

Она что-то говорила ему, но он только тихо смеялся и все смотрел на нее, на высокие потолки тетраэдра, на мягкую мебель и на букетик настоящих левкоев, который она привезла с собой. Гартен чувствовал, что понемногу слабеет. Наверное, это было от счастья, сытости, ощущения безопасности. Он попросил, чтобы она дала ему чего-нибудь выпить. Она нашла немножечко коньяка, самую чуточку. Он даже не выпил этот коньяк, а просто слизнул языком и размазал по нёбу. И еще больше ослабел от этого.

Несколько раз врывался Кон и грозил, что отправит ее на Землю, если Гартен сейчас же не ляжет в постель.

— Хорошо, я постелю ему, доктор, — сказал она и, освободившись из объятий Гартена, пошла к дивану, который Кон уже давно выдвинул из стены.

Гартен хотел удержать ее и не смог. Только удивился, как мало у него осталось сил. Он слышал, как потрескивает наэлектризованный крахмальный пододеяльник и тихо шипит воздух в надувном матраце. Глаза ei о слипались, и он удивлялся, что все еще хочет спать, хотя, казалось, достаточно выспался в танке. Ведь он уснул почти сразу же, так и не успев отведать бифштекса, который приготовил Рогов.

Борясь с дремотой, он вспомнил, как доктор сделал ему укол, и подумал, что это было снотворное. Иначе откуда бы взялась эта расслабляющая сонливость. Конечно, он сильно устал, измотан и физически и душевно. Но он сильный и закаленный человек. Его не так-то просто свалить с ног. Если б не это снотворное, он бы и не подумал уйти сейчас от жены. Он бы вообще не спал все то, наверное, очень короткое время, которое она пробудет здесь. Это же такое редкое счастье. На его памяти это первый случай, чтобы к кому-нибудь приезжала жена. И вот он должен отправляться спать. Зачем только ему сделали этот дурацкий укол! Он теперь, наверное, проспит очень долго. А вдруг она завтра уезжает? Нет, этого, конечно, не может быть…

А лечь в свежую, чуть прохладную постель, должно быть, очень приятно. Он совершенно отвык от такого. Еще бы! Столько ночей провести в песчаных норах. До сих пор ему иногда слышится, как шуршит песок.

Жена куда-то ушла. Ее, наверное, увел доктор. Боится, что она помешает ему как следует выспаться. Вечно он лезет не в свое дело. Лучше бы догадался погасить свет. Но это ничего. Стоит только закрыть глаза, как он сразу же уснет. Он это точно знает. Только не хочется ему закрывать глаза. Еще кусочек реальной жизни, еще одно маленькое доказательство, что он находится за степами отличного космического дома.

Он протягивает руку и нащупывает стакан с лимонадом. Медленно пьет колючую, газированную воду, не пьет, а цедит сквозь зубы, чтобы продлить наслаждение. Господи, как мало надо человеку! Еда, постель, чистая вода, присутствие близких и крыша над головой. Он зарывается носом в подушку и ощущает морозный аромат накрахмаленной наволочки. Почему он никогда не замечал этого раньше? Почему лишь теперь, избавившись от грозной опасности, пройдя через столько лишений, он научился ощущать вкус жизни? Впрочем, стоит ли думать об этом? Ему так хорошо, так тепло и безопасно, так легко и радостно на душе.

…Через восемь дней после бури спасательный отряд наткнулся на тело Гартена. Рогов сел на песок и заплакал мутными злыми слезами.

— Перед смертью ему снились, наверное, хорошие сны, — сказал доктор и отвернулся, чтобы не видеть улыбки, остекленевшей на высохшем лице Гартена. — Наверное, его застигла буря и «Желтые очи». Кто знает, что пригрезилось ему в последний час.

ДОАТОМНОЕ СОСТОЯНИЕ 

Радиотелескоп стоял почти над самым обрывом, невдалеке от серебристой башни маяка. Когда по вечерам зажигали мигалку, бледно-зеленые отблески ацетиленового пламени ложились прямо на алюминиевые листья зеркальной чаши. И тогда казалось, что бледно-синий циклопий глаз оживает. Но телескоп был слеп. Его еще не подключили к блоку питания, так как не успели достроить помещения для трансформаторов и электронно-счетных машин.

Астрономы уже заселили новую обсерваторию, и в меридиальных щелях огромных серых куполов поблескивали глубокие стекла рефракторов.

Стояли последние белые ночи… Анемичная луна медленно проявлялась на зеленоватом небе. Рабочий день у оптиков еще не начался, и младший научный сотрудник Скробинский решил прогуляться к маяку. Маяк скоро должны были перенести в другое место, где уже стоял большой деревянный репер. Но пока он светил, и в открытом море видели его мигающую белую звездочку.

Скробинский полной грудью вдыхал запах моря, сосен, гниющих водорослей и влажных трав. Море глухо дышало внизу. От подножия обрыва его отделяли узкие длинные ленты поросшего рогозом болота и прерывистая гряда дюн. На дюнах росла осока, лаванда и карликовый ивняк с длинными белыми листьями, покрытыми шелковистыми волосинками. В полнолуние море докатывалось до самых дюн, и белый мелкий песок становился плотным, темным и надолго сохранял гофрированный отпечаток волн.

Обсерватория стояла посреди соснового бора. Розовокорые загорелые сосны были причудливо изогнуты. Постоянно дующие с моря ветры заставили всех их наклониться в одну сторону. И решетчатый перпендикуляр маяка был для сосен постоянным укором.

Хвойные лапы тронул легкий ветерок, и они зашуршали. Скробинскому показалось, что сосны жалуются.

«Мы ведь не железные, как этот маяк, — шептали сосны, — и кто знает, что сталось бы с ним, если б он простоял на ветру столько же лет, как и мы…»

Скробинский засмеялся и повернул назад.