Ленинградское время, или Исчезающий город - Владимир Рекшан

– Не понимаю. Тумблер?

– А что тут понимать! – шепотом же возмущался режиссер. А балерина продолжала как сомнамбула:

– Нет, не понимаю. Не понимаю совсем.

После она ушла с курсов вместе с режиссером – не помогли записи и балетная старательность.

Наискосок от курсов находился дом из «Преступления и наказания». Кажется, именно там студент Раскольников грохнул старуху-процентщицу.

Во время обучения платили стипендию. К маю 81-го мы курсы закончили. И на Гороховой улице в торжественной обстановке нам вручили корочки операторов. Одна из старушек пригласила в гости на котлетки. А приятельница Аркадия Драгомощенко потащила нескольких дипломированных специалистов в гости. То есть я всех повез на отцовских «жигулях». У этой приятельницы, помню, была загипсована нога. Она ее высунула в окно машины. Именно тогда я впервые пил вино с обезьяной. Точнее сказать, первый и последний раз. Даже не пил, а пригублял как человек за рулем. Загипсованная приятельница поэта предупредила заранее: в квартире живет мартышка средних лет, мартын. Приезжаем. Поднимаемся. Запах в комнате стоит специфический. Пока народ готовит снедь на кухне, я вхожу в комнату, приветствую мартына и сажусь за пианино. Беру пару аккордов. На третьем мартын бросает в меня кружку. Ему такая игра не нравится. После сидим компанией за столом и выпиваем в честь окончания курсов.

– А обезьяне можно налить? – спрашиваю.

– Налей, – отвечает хозяйка.

Протягиваю примату стаканчик. Мартын гримасничает, но берет и выпивает.

– А закурить ему?

– Можно.

Мартын выхватывает из руки «беломорину» и съедает.

Через некоторое время предлагаю обезьяне еще стаканчик. Мартын берет, нюхает и отказывается. Обезьяна меру знает. В отличие от людей…

Писательская публика начала 80-х в этом сомнительном виде человеческой деятельности вполне отличилась.

После обезьяны везу компанию к старушке на котлетки. Находим дом и квартиру на Петроградской стороне. Нам открывают, впускают. Прихожая и комната – как музей: на стенах в золотых рамах если не малые, так уж средние голландцы. За столом два пожилых хряка и «старушка», разодетая в пух и прах.

Из кухни служанка приносит те самые котлетки на антикварном блюде.

Разговор как-то не складывается.

Хряки на нас зыркают. Когда возникает вопрос про коллекцию на стенах, то один из хозяев довольно объясняет: «Немцы нас в войну пограбили, ну и мы их чуть-чуть!» Он был каким-то снабженцем в погонах.

С дипломом кочегара я устраиваюсь в независимую котельную на улице Герцена, то есть Большую Морскую, в Дорожный научно-исследовательский институт, наискосок от Текстильного института, прозванного в студенческой среде Тряпкой. Дежурю я сутки через трое, получаю за труд сто рублей в месяц. Кочегарство после профессионального спорта понизило мой социальный статус, но я продолжаю рассчитывать на литературный успех. На несколько лет котельная стала моим писательским кабинетом – в ней имелся письменный стол и кожаный диван. На смену я приезжал с пишущей машинкой. После того, как институт заканчивал работу, я сваливал прогуляться по Невскому. Дверь из котельной выходила во внутренний двор. Минуя вахту, я перелезал запертые ворота и оказывался на улице. Далее отправлялся или в «Сайгон», или в рок-клуб на улицу Рубинштейна, или в Дом писателя. Про эпопею рок-клуба я расскажу позже.

В Доме писателя на улице Воинова, ныне Шпалерной, собирался постоянный семинар прозы, которым руководил очень приличный, тогда влиятельный на ленинградском уровне, а теперь забытый прозаик Евгений Кутузов. К нему ходило много интересных авторов. Совсем юным появился теперь читаемый массами Илья Бояшов, несколько раз был Сергей Носов, приходил в свитере со звездой Давида нынешний хозяин издательства «Лимбус-пресс» и учредитель премии «Национальный бестселлер» Костя Тублин. Начал ходить, робея, и я.

Ведь святая литература вокруг. После обсуждения кое-кто отправляется в ресторан продолжать разговор о творчестве. Но меня не приглашают. Стали звать где-то через год. Иду. Мое первое погружение в мир высокого искусства слова…

Итоги: в туалете после закрытия ресторана Евгений Кутузов и еще один популярный тогда персонаж и писатель Михаил Демиденко сидят на полу и пьют водку, запивая водой из писсуара. Пытаются пьяно драться. Один орет:

– Бабы! Настоящие русские бабы! Где они?

Другой мычит в ответ:

– Дудук ты! Полный дудук!

Я и сам пьян, но держусь пока. Вывожу писателей на улицу Воинова. Нужно поймать такси. Писатели падают, когда я их отпускаю. Одного из мастеров слова привязываю шарфом к водосточной трубе, и тот повисает на ней, словно расстрелянный с картины Гойи. Другому даю в руки недопитую бутылку, и человек внезапно частично трезвеет, понимая ответственность задания…

Она, литература, была для меня до того вечера девушкой. И вдруг я прозрел. Оказалось, она – девка.

Вот таким развеселым способом начался для меня Ленинград 80-х годов прошлого века.

Ринго Старр на улице Маяковского

Воспоминания похожи на подводное плавание. Очертания предметов несколько видоизменяются, пропорции нарушаются. Но это все та же в чем-то объективная, хотя во многом и субъективная правда.

В самом начале 80-х в Ленинграде произошло событие, не предвещавшее первоначально ничего выдающегося. Был образован Ленинградский рок-клуб. Помню все, что рок-клубу предшествовало. Количество музыкальных событий нарастало. То в одном, то в другом месте что-то организовывали, а власти постоянно организованное закрывали. Блистала группа «Россияне», игравшая хард-рок. После скандала на Тбилисском фестивале 1980 года и с появлением первых, еще слабеньких, магнитофонных записей началась всесоюзная слава «Аквариума». Сережа Курёхин фонтанировал идеями. Как-то мы ехали компанией в автобусе по Невскому проспекту, и он уговаривал меня облачиться в золотой пиджак и запеть рок-н-роллы, как Элвис, а музыкантов мы, мол, найдем. Я, честно говоря, только засмеялся в ответ. В те же годы пользовался популярностью клуб экспериментальной музыки в ДК Ленсовета. В этом профсоюзном здании на Петроградской стороне, построенном в конструктивистском стиле, проходили довольно яркие музыкальные события, пока клуб не прикрыли. Я так понимаю, что Курёхин создал там некий прототип, из которого позднее выросла «Популярная механика». С конца 70-х я активно осваивал губную гармошку, и мне казалось (ошибочно), что я уже стал приличным харпером. Я предложил Сергею сыграть у него в оркестре на гармошке, а он в ответ абсолютно серьезно заявил – нужен тот, кто сумеет на фановой трубе.

Во что-то это андеграундовое роение должно было воплотиться. И вот 7 марта 1981 года на улице Рубинштейна в доме № 13 прошел первый концерт нового объединения. Выступали группы «Мифы», «Пикник», «Россияне» и «Зеркало». В этом здании размещался Дом художественной самодеятельности, имевший в своем распоряжении зал мест на пятьсот с буфетом и множество подсобных помещений. К 81-му у меня за спиной уже имелось полтора десятилетия бит-рок-музыкального стажа, и я на первое собрание просто не пошел. Затем стал появляться. Первоначально в клубе заправляли непонятно откуда взявшаяся Таня Кузнецова, рок-бюрократ Гена Зайцев и барабанщик Володя Калинин. Еще через некоторое время в клубе произошел проаквариумный переворот. Я даже помню этот момент: мы стоим с Гуницким в «Сайгоне», и Толя предлагает: «Пойдем в рок-клуб переворот осуществлять. Пусть Зайцев сложит полномочия!» Я отказался. Гуницкий пошел, и переворот состоялся. Тогда и выбрали в председатели Колю Михайлова. Да и Совет рок-клуба поменялся.