Последняя камелия - Сара Джио

За спиной у гостя стоял таксист, рассматривая каменных львов у въезда. Вся его фигура говорила о том, что он не намерен сделать вперед ни шагу. Я подумала, что он тоже считает, что дом проклят.

– Спасибо, – сказал Николас, сунув ему в руку деньги.

Шофер поскорее уехал, словно радуясь избавлению.

– Так вот о чем я хотел с вами поговорить, – сказал Николас, озираясь, будто деревья могли иметь уши. – Тут есть место, где бы мы могли поговорить… с глазу на глаз?

Я кивнула и провела его в дом.

– Последний раз я был здесь, когда мне было тринадцать, – проговорил он, остановившись в фойе. – После окончания школы я никогда не приезжал домой. Сразу поступил в университет.

– И все-таки я не понимаю, – сказала я. – Что мешало вам навестить этот старый дом?

Его волосы поседели, детские щечки, запечатленные на фотографиях, теперь казались ввалившимися. И все же, в отличие от лорда Ливингстона на виденных мною фотографиях, черты его лица казались нежнее, мягче. Вместе мы прошли в приемную и сели на диван у бокового окна, выходящего в сад.

– С этим местом связано слишком много печальных воспоминаний, – ответил он. – А после того, как Кэтрин вышла замуж, а состояние Эббота ухудшилось, я понял, что мне тут делать больше нечего. Все изменилось.

– Что вы имеете в виду, говоря о состоянии Эббота?

Он печально кивнул.

– В 1940 году Эббот слег от лихорадки. Врачи сказали, что это менингит. Казалось, он полностью выздоровел, но лихорадка дала осложнения на сердце. Он сразу как-то сдал. А с годами состояние его только ухудшалось. К тому времени, когда я поступил в университет, он был прикован к постели.

– Как ужасно, – сказала я. – Значит, ваш отец ухаживал за ним?

– Нет. Отец умер в 1963 году. За ним ухаживала миссис Диллоуэй, до самой его смерти в прошлом году.

– Простите, я не знала.

– Я много раз пытался навестить Эббота, но миссис Диллоуэй заявляла, что присутствие родственников плохо скажется на его нервах.

– Не понимаю.

– Я тоже не понимал, – сказал Николас. – И вот однажды, в конце семидесятых, когда моей дочке было десять, мы с женой навестили его. Мы думали, что Эбботу нужно наконец познакомиться со своей племянницей. Когда мы приехали, миссис Диллоуэй не было, и мы нашли Эббота на террасе в коляске. Выглядел он ужасно, как дряхлая копия своего образа. Никогда не забуду его лица, худого и бледного. Он казался много старше своих лет. – Николас достал из кармана платок. – Сначала он не узнал меня. Но потом он оживился, улыбнулся, и он, – Николас помолчал, вытирая глаза, – он сказал, никогда этого не забуду, он сказал: «Брат?»

– Мы немного поговорили, – продолжал Николас, – он рассказал мне такие вещи, которые надолго засели в моей голове. Конечно, я не уверен, насколько в нем говорила болезнь, но…

– И что же он рассказал?

Николас оглянулся.

– Он сказал, что маму убили.

– Но он тогда был еще ребенком. Как он мог узнать?

– Честно сказать, я подумал, что болезнь повлияла на его разум. И все же он говорил, что кто-то несет ответственность за ее смерть и за это их должна ждать расплата. Он повторял это снова и снова.

– И кто был этот «кто-то»?

– Ну, не знаю точно, но я чувствовал, что должен разобраться в этом деле более основательно. Я нанял юриста, попытался открыть дело снова, получить акт вскрытия, подписанный специалистом, но домоправительница, миссис Диллоуэй, сделала его недоступным.

– Я знаю, – сказала я. – Я сама читала документы. А вы не догадываетесь, почему она решилась на этот шаг?

– В своем ходатайстве она утверждала, что защищает честь моей матери. Заявила, что кто-то из местных жителей без всякой необходимости рассматривал фотографии ее обнаженного тела. – Николас пожал плечами. – Но, думаю, дело совсем не в этом. Единственная очевидная причина – она хотела что-то скрыть. Когда Кэтрин рассказала мне о ее любви к отцу, я начал задумываться, не было ли в этой истории чего-то, о чем никто из нас и не догадывается.

Я разинула рот.

– Она любила вашего отца?

Николас вздохнул:

– Да. Конечно, в то время мы этого не знали, но, если верить Кэтрин, миссис Диллоуэй любила его, еще когда мама была жива.

– Ну, думайте, что хотите, – сказала я, – но сейчас она в больнице. Сегодня ночью ее хватил удар.

– О, – несколько ошеломленно произнес он, – мне жаль это слышать. – Он встал, подошел к окну и провел рукой по подоконнику. – Я хотел приехать сюда, чтобы посмотреть, не забыл ли чего-нибудь. Ради памяти матери. Ваши родственники будут здесь что-то перестраивать, как вы упомянули, и пока этого не случилось, я хотел убедиться, что в этом доме не осталось ничего важного.

– Я уверена, родители мужа не станут возражать, если вы захотите осмотреть поместье.

– Спасибо, – ответил он. – Я не знал, будут ли они так уж рады моему маленькому расследованию, и потому нанял пару частных детективов.

– Частных детективов?

– Надеюсь, вы меня простите. Они следили не за вами. Я лишь хотел узнать, каковы планы в отношении поместья, и любопытствовал насчет сада, не найдут ли они чего-нибудь интересного в сарае.

– Так вот кто шнырял там, – пробормотала я.

Вместе с ним я подошла к окнам, выходящим в сад.

– Значит, мне не нужно говорить вам о поле для гольфа, вы уже об этом знаете.

Он на мгновение смешался, но потом его взгляд остановился на террасе за окнами.

– Сад! Камелии! – воскликнул он. – Мама была бы так счастлива, что все осталось так, как было при ней. Ну, все немного заросло, но все равно это великолепно.

– Да, – сказала я. – Мистер Ливингстон, я бы хотела вам кое-что показать. Там, в гостиной.

Я протянула ему папку с вырезками о пропавших женщинах и показала карту сада с приклеенными бумажками.

– Что это? – спросил Николас.

Я взяла альбом его матери и открыла на странице с камелией Petelo.

– Вы видели это раньше?

Его взгляд затуманился.

– Да, – ответил он, – я помню тот день, когда Флора нашла его.

– Ваша няня?

– Да, – сказал он, глядя на вырезки. – Когда она пропала, мы страшно перепугались. Она словно сквозь землю провалилась. Даже не попрощалась с нами. – Погрузившись в свои мысли, он рассматривал страницу альбома. – Мама любила свои камелии. Я до сих пор помню, как она ходит среди деревьев, что-то напевая. Они напоминали ей любимый Чарлстон.

– Мистер Ливингстон, мне кажется, ваша мать пыталась перед смертью раскрыть какую-то тайну. – Я указала на цифровой код в правом верхнем углу страницы. – Я установила, что эти номера соответствуют датам исчезновения нескольких женщин. Думаю, ваша мать догадывалась, что здесь, в поместье, происходит что-то неладное. Вы не можете что-нибудь припомнить? Какую-нибудь мелкую деталь, которая могла бы пролить свет на исчезновение тех женщин?

– Ну, мои детективы действительно кое-что нашли среди камелий.

Мы вышли наружу, где на подъездной дорожке у синей машины стояла какая-то пара. Женщина с короткими светлыми волосами сняла солнечные очки и улыбнулась.

– Это вы! – воскликнула я. – Это вы спасли меня в сквере.

– Да, – подтвердил мужчина. – Меня зовут Джеймс, а это Майра. Мы работаем на мистера Ливингстона. А наткнулись на вас в городе совершенно случайно. Мы вас видели раньше, когда обследовали сарай. За это извините. Мы не хотели вас пугать.

– Ничего, – сказала я. – Я рада, что это были вы, а не…

– Я запомнил ваше лицо, – продолжал Джеймс, – и когда заметил того мужчину, шедшего за вами в сквере, мы тоже пошли следом.

– И хорошо, что пошли, – заметила я.

– Его поймали?

– Нет, – ответила я. – Но поймают. Я уверена, что поймают.

Я кивнула в сторону синего кабриолета у входа, вспомнив загадочную женщину, остановившуюся поговорить с Рексом в день нашего приезда.

– А ведь вы были здесь сразу после нашего приезда, – сказала я, с любопытством глядя на Майру. – Разговаривали с моим мужем. А он сказал, что вы курьер.

– Ах, тогда! – ответила она. – Да.

Николас Ливингстон указал на камелии вдали:

– Мы вам все объясним.

Я кивнула и повернулась к деревьям.

– Ладно, пойдемте, пока дождь не начался. – Ваша мать содержала прекрасный сад, – сказала я Николасу. – Я садовый дизайнер, и можете мне поверить, никогда не видела ничего подобного.

– Да, – согласился он, – она очень гордилась своей коллекцией. Там есть несколько редких видов. По крайней мере, были раньше.

Я вынула страницу, вырванную из альбома леди Анны.

– Вот этот, например. Его назвали миддлберийская розовая. Вы знаете эту камелию?

Николас взял страницу.

– Да, я помню ее. Она цвела только один раз, после маминой смерти. – Он покачал головой. – Маме так и не пришлось увидеть ее цветения.

– Где она? – спросила я, оглядывая место в саду, где, согласно цифровому коду, она должна была находиться. Там остался лишь осевший грунт.