Без ума от графа - Кристина Брук

Он едва не задохнулся от вспышки наслаждения и, потеряв над собой власть, в исступлении приник к ней, пока она вся не задрожала от охватившего ее света и тепла. Розамунда извивалась и целовала его, передавая ему всю ту звериную плотскую страсть, которую он возбуждал в ней. Через миг и его тело задрожало, напряглось, и он издал восторженный первобытный крик победы.

Хрипло и тяжело дыша, Гриффин осторожно поставил ее на пол. Пока он приводил себя в порядок, Розамунда рассматривала его. В ней уже не было ни гнева, ни обиды, одно лишь любопытство двигало ею.

Что за черт! Было бы из-за кого впадать в такую ярость? Из-за Лодердейла?! Разве он не знал, что она рассталась с капитаном без малейшего сожаления. Даже если бы она испытывала нежные чувства к мужчине, ничего здесь нельзя было поделать. Брак графа и графини Трегарт не мог быть заключен по любви. Он не имел никакого права требовать ее сердца, а также супружеской верности.

Даже если бы она не скрывала чувств, которые могла бы питать в глубине сердца к капитану, у Гриффина не было причин для недовольства.

Впрочем, от таких рассуждений веяло некоторым лицемерием. Рассудком он понимал, что у него нет повода для гнева, однако благоразумие не спасло его от краткого умопомешательства. Он хотел ее, она была ему нужна, а она могла думать лишь о нем.

Да, верно, он ревнив! Но разве он не признавал, что ревнив? Хотя это была его проблема, а не ее, он должен сам держать себя в руках. Среди многих пунктов свадебного договора любовь не значилась. Он не имел права приказать ей выбросить Лодердейла из сердца.

– Прости меня, – пробормотал он. – Сам не знаю, что на меня нашло.

Розамунду словно кольнуло в одно место, от ее благодушия не осталось и следа.

– Если ты хочешь извиниться за то, что так грубо занимался со мной любовью…

– О, я извиняюсь не за это, – рассмеялся он. – Откровенно говоря, я был бы только рад, если бы наши стычки приводили к таким необузданным проявлениям чувств. Я отнюдь не против повторить.

Розамунда зарделась от смущения. Ее голубые глаза стали совсем синими, пронизанными светом искренней радости, пылкости и любопытства.

– Ты хочешь знать, на что я способен, если разозлюсь как следует? – Он задумчиво побарабанил пальцами по подбородку. – Хм, дай-ка подумать.

Гриффин притворился, что думает, хотя на самом деле уже знал, что будет делать. Его воображение рисовало причудливые любовные сцены, тесные объятия, соития…

Розамунда облизнула свои красные припухлые губы, и сразу у него в горле пересохло. Нет, пока еще рано делиться подобными фантазиями. Но как знать, в будущем…

– Надумал? – спросила Розамунда. Она стояла, по-прежнему прислонившись к стене.

Ухмыльнувшись, Гриффин ответил:

– Тебе придется подождать. И тогда посмотрим.

Она нахмурилась и недовольно выпятила нижнюю губу.

На губах Гриффина заиграла лукавая улыбка.

– Ты выглядишь словно падший ангел, которого не впускают в рай.

Розамунда рассмеялась.

– После того, чем мы с тобой занимались, меня бы это нисколько не удивило.

Нагнувшись, он поднял медальон и без колебаний, не открывая его, подал ей. Несмотря на их примирение, она не показала ему то, что было внутри.

– Я починю цепочку, – уныло предложил он.

– Не беспокойся, сама справлюсь, – весело ответила она. – Я умею исправлять такие небольшие повреждения.

Медальон исчез в складках ее платья, по-видимому, во внутреннем кармане.

– Гриффин? – окликнула она.

– Да?

– Я сказала тебе правду о Лодердейле. Ты сам, наверное, это знаешь. Я никогда не любила его и даже не вспоминала о нем, после того как мы расстались.

По-видимому, она сама верила в то, что говорила. Разве могла она сказать ему что-нибудь другое? Поверил ли Гриффин в искренность ее слов? Говорила ли она правду или просто отказывалась от своих чувств к Лодердейлу? Как бы то ни было, но представление Розамунды об идеальном браке подсказывало ей, как надо действовать в подобном положении.

Гриффин мучительно раздумывал над ее словами. А ему следовало быть на седьмом небе от радости, ведь она верна ему, мечтает о семье, о детях. Внезапно перед его мысленным взором возникло видение золотоволосой девчушки – у него даже захватило дыхание от счастья и боли.

Он нежно поцеловал Розамунду в щеку.

– Прости меня за эту вспышку. Обещаю, такое больше не повторится.

– Охотно прощаю, – улыбнулась она. – Только знаешь, я была бы очень рада, если бы имя Лодердейла больше никогда не всплывало в нашем разговоре. Что же касается остального, то на самом деле меня не пугает твоя вспыльчивость, я нахожу ее очень возбуждающей.

Вот это новость! Он удивленно посмотрел на нее.

– Ты это всерьез?

– Более чем. Когда мои родители ссорились, то мать швыряла в отца все, что попадало ей под руку. Отец превращался в холодную сосульку и уходил, иногда не бывал дома неделями. Мне же больше по душе честность и откровенность во всем.

Однако сегодня, мелькнуло в голове Гриффина, она была не совсем откровенна. Ладно, это не так уж важно.

– Особенно когда разговор на высоких тонах перерастает в столь захватывающее и увлекательное действо.

Розамунда рассмеялась и сделала несколько шагов вперед. Разбросанные по полу шпильки заставили их обоих вернуться к реальности. Гриффин помог ей собрать шпильки.

Розамунда заколола рассыпавшиеся волосы и поправила прическу. Помогая ей, Гриффин больше мешал ей приводить себя в порядок.

Подойдя к зеркалу над камином, она взглянула на свое отражение, все ли в порядке. Любуясь собой в зеркале, она задала все тот же вопрос:

– Так что насчет Жаклин? – И тут же поняла бесполезность вопроса.

Лицо Гриффина сразу стало жестким и суровым.

– Мы немедленно уезжаем в Лондон.

Глава 20

«Я знаю, ты не убивал Олбрайта».

Скомкав клочок бумаги, Гриффин уставился в окно, выходившее в сад. Долгие годы сад выглядел заброшенным и диким, но теперь изменился, стал опрятнее, чище, красивее, как в далеком прошлом, когда жива была его мать.

Теперь в саду трудились садовники, следившие за цветниками, оранжереями, газонами и деревьями. Сад словно воскрес и все благодаря ее усилиям.

Почему Розамунде удавалось так легко сходиться с людьми? Почему так легко она завоевывала их доверие?

Гриффин покачал головой. Довольно глупые вопросы! Точно так же, как и он, прислуга Пендон-Плейс поддалась ее неотразимому очарованию. Медленно, но осязаемо, Пендон-Плейс превращался из музея в жилой дом.

Он скорее согласился бы умереть, чем признаться, что ему очень нравятся перемены. Он предпочитал ничего не замечать. Более того, даже делал вид, будто не знает, что прислуга получает двойное жалованье.

Осторожно, вернее, неуверенно, он развернул скомканную записку и вгляделся в написанное.

Видел ли он раньше этот почерк?

Раньше он получил несколько анонимных писем с обвинениями его в убийстве Олбрайта, но все они были написаны полуграмотно и не очень хорошим почерком. Однако в последнее время местные жители стали увлекаться новыми сплетнями, дававшими недоброжелателям новую пищу для удовлетворения их желчи и злобы.

Неутихающие слухи о свидетеле убийства Олбрайта занимали мысли Гриффина. В самых грустных видениях он представлял себя в кандалах, бредущим вместе с другими заключенными, и Розамунду, с презрением отворачивавшуюся от него.

Он слегка повернул голову в сторону Розамунды, чьи пальцы ласково касались его щеки, вторая рука лежала на его груди. В ответ на это движение она прошептала что-то тихо и ласково – так мать шепчет сквозь сон зашевелившемуся спящему ребенку, успокаивая его.

Он нежно обнял ее, любя больше своей жизни, он искал и находил в тепле ее тела, в тепле души свое убежище.

Она ни разу не спрашивала его о снах, возможно, многое знала и о многом догадывалась, прислушиваясь к его сонному бормотанию или шепоту.

Внезапно страх охватил его. Неужели он проговорился во сне о том, что его больше всего волновало и тревожило?

Нет, скорее всего нет. Если бы Розамунда знала правду, вряд ли она молчала бы.

Занимаясь с ней любовью, он отгонял тревожные мысли на время в сторону, но они неизменно возвращались, когда он засыпал или, вернее, пытался заснуть. Гриффин лежал, наслаждаясь близостью ее теплого тела и мерного тихого дыхания.

В предрассветной тишине лежать вот так рядом с ней было неизъяснимое блаженство. Сделав усилие, он попытался отогнать прочь мрачные мысли, как вдруг холодный липкий страх проник в его душу. Неужели он может все это потерять? Потерять ее?

Никто не смог доказать, что он убил Олбрайта, но ведь его невиновность отнюдь не была похожа на высокую крепкую стену, за которой можно было бы спрятаться от обвинений. Гриффин не доверял местным жителям. Разве можно было поручиться, что среди них не найдется хотя бы одного-двух недоброжелателей, которые дадут ложные показания против него?