Дело принципа - Денис Викторович Драгунский

биржевой делец или, — усмехнулся он, — или пролетарий. Где-то там, на самой окраине. Мазаную халупу, доставшуюся ему от деда. Вот такие парадоксы, господин Тальницки. Но о чем это я? Ах да. У меня очень хорошая квартира. Меньше вашей, но я и живу один. Но знаете ли, иногда я вдруг внезапно чувствую (я живу в третьем этаже, а дом у нас пятиэтажный), я вдруг внезапно чувствую, что подо мной в два слоя живут люди. И сверху надо мной тоже — и тоже в два слоя! Я чувствую себя как птичка в клетке в зоологическом магазине. Вы бывали в зоологическом магазине? Видели, как продают кенарей? — Папа покачал головой, а господин продолжал: — Целый шкаф, многоэтажный шкаф, и на каждом этаже клетки, клетки, клетки. А в каждой клетке сидит кенарь. И вот так же мы в городе, в городских домах. И знаете что, господин Тальницки? Я посмотрел внимательно и сообразил, что соотносительно размера клетки и размера птички — кенарю в клетке просторнее, чем нам в наших комнатах. Меня просто обуял ужас!

— Ах, стоит ли ужасаться? — сказал папа. — Настанет время, и мы все будем жить теснее, чем сигары вот в этой коробке, — сказал он и постукал пальцем по шкатулке, стоящей на столе.

— У вас очень смелый юмор, — заметил господин Ничего Особенного, — но жестокий.

— Жизнь ненамного ласковей, — мудро сказал папа, доставая сигару из шкатулки; наверное, с особым выражением лица.

Я его не видела, но представила себе.

— Да, но о чем мы? — рассеянно спросил папа.

— Мы о том, что жизнь в имении — это свобода. А свобода — это и есть счастье. Не подумайте, что я революционер.

— Не подумаю, — сказал папа. — Для людей нашего сословия свобода есть основа нашего существования. Мы — потомки древних свободнорожденных, — добавил он.

— Завидую, — сказал господин Ничего Особенного. — Мой отец выслужил личное дворянство, потом выслужил право передать его старшему сыну. А я третий сын в большой семье небогатого майора инженерных войск. Посему мне приходится заново зарабатывать себе право быть свободным человеком. — Папа открыл рот, чтобы что-нибудь сказать, но господин Ничего Особенного как раз прибавил: — Но я вижу, что вы выше сословных предрассудков.

Папа-то как раз был весь в этих предрассудках, но деваться ему было уже некуда. Да и в самом деле — двадцатый век.

— Да, да, — сказал папа. — Вот, вот. Именно об этом я и веду разговор. Сословные предрассудки, дружище («Ого! — подумала я. — Дружище! Вот они, предрассудки-то, и полезли! Дружище говорят тому, кто ниже!»), — это не только глупые устаревшие манеры. Не только утомительные церемонии, не только недостойные просвещенных людей предубеждения. Сословные предрассудки — это, увы, совершенно реальные, тяжелые вещи. Взять то же имение. Нелепо большая, бессмысленно большая территория. При этом глядите, — он показал еще один лист бумаги, — вот эти земли фактически принадлежат не мне, а моим крестьянам, моим в некотором условном смысле, вы меня поняли. Крестьянам, живущим в этих границах. Но это не более четверти земли. Хотя на самом деле, я подсчитал, всего двадцать один процент. Все остальное принадлежит лично мне. Я пытался предлагать это крестьянам внаем, в бессрочную аренду, да просто в дар. Столько, сколько им надо, пусть берут! Но они не берут. Им не надо. Владелец должен платить налог, и они это прекрасно знают. А деньги за аренду могут оказаться больше выручки за урожай. Вы же знаете, что сейчас делается на хлебном рынке. А на винном рынке? На мясном? Эх! Не съем же я всю эту землю? — сказал папа. — А любоваться цветением лугов и шумом рощ на тысячах десятин земли в двадцатом веке как-то даже странно. Вот эти сословные предрассудки я бы, дружище, с удовольствием с себя стряхнул.

На выгодной основе, разумеется.

Мне стало скучно их слушать. Тем более что я примерно поняла, о чем у них разговор. Я прошла по коридору до конца, заглянула в дедушкину комнату, посидела на кожаном диване, вернулась к себе и решила пойти в кофейню «Трианон», съесть мороженое.

Взяла из ящика стола монету, положила в сумочку.

С сумочкой вышла в коридор. Господин Ничего Особенного одевался в передней. Горничная подала ему пальто, кашне и, наконец, тросточку. Я села в кресле рядом, стала шнуровать башмаки.

Этот господин попрощался с горничной, молча кивнул мне и вышел. Через две минуты, а может, и того меньше вышла и я. Вышла из парадной двери, поглядела направо и налево.

Улица была совершенно пуста. В кофейне «Трианон» горели лампочки. Было видно, как официант скучает у стойки. Я спустилась со ступенек и почувствовала, как моя правая нога наступила на что-то упругое.

Я отдернула ногу и увидела, что это кошелек.

X

Это был кошелек. Плоский и твердый.

Мне даже на секунду показалось, что это кусочек черепицы, потому что он был красно-коричневого цвета. Но все-таки чуть мягковатый и упругий. Тут я вообще подумала, что я ступила ногой сами понимаете во что.

Тем более что у соседей наверху (жила там парочка довольно противных стариков) была точно такая же парочка французских бульдогов. Почему точно такая же? Помните, я рассказывала, когда мы въезжали в Штефанбург, из окна кареты я увидела в соседней коляске вот таких вот противных курносых стариков — старика и старуху. Помните? Так вот, это были точно такие же, но не те, а другие.

В Штефанбурге вообще полно таких. Очень много приземистых, курносых и широколицых людей, которые к старости превращаются вот в таких вот бульдожек. Идешь по улице, смотришь, навстречу студент или молодой офицер, или просто непонятно кто, но хорошо одетый, в дорогой меховой накидке, то есть явно молодой человек из богатой семьи. И думаешь, ах какой красавец! Широкоплечий, голубоглазый, с приятным открытым лицом, а потом как вглядишься в его нос и скулы, тяжелый выпирающий подбородок и широкий рот — и прямо наяву увидишь, как он к пятидесяти годам превращается в настоящего бульдога.

«Э, нет! — думаешь. — Нам такие кавалеры не нужны».

Папа с дедушкой, я помню, обсуждали новую философию, которая появилась незадолго до моего рождения. Называется расизм. Автор лорд Чемберлен, если я не путаю. Ну, о том, что разные расы ведут себя по-разному — это понятно. Это я и без вашего лорда знаю. Но эта философия пошла дальше. Вроде и среди европейской расы, среди европейских людей, точнее говоря, тоже встречаются разные расы. Нордическая, например, славянская, средиземноморская и что-то там еще. И конечно,