Преемник - Марина Дяченко

Человек не смотрел на него. Человек пускал по воде камушки.

Тщательно выбрав среди валявшейся на берегу гальки самый плоский и круглый камень, он долго примеривался, зажав снаряд между средним и указательным пальцем. Потом красиво замахивался, бросал — и камушек летел по поверхности воды, летел бесконечно долго, прыгая, как лягушка, по безупречной прямой — а незнакомец вслух считал его прыжки. Дело это казалось в его исполнении торжественным и важным, как коронация. Или как похороны.

Луар стоял и молчал. Вероятно, так чувствует себя странствующий рыцарь, отыскавший в каменном лабиринте сокровище — и на страже его свирепого дракона. Равнодушного, как все сторожа.

— Двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь… — метатель камушков поморщился — «двадцать семь» казалось ему неудачей. Он наклонился, высматривая, — плоский как монета камушек лежал в границах длинной, падающей от Луара тени.

Незнакомец помедлил, и казалось, что вот сейчас он наконец поднимет голову. Луар напрягся, готовясь встретиться с ним взглядом, — но незнакомец отвернулся, так и не подобрав камушек. Теперь он стоял спиной к юноше, стоял, глядя на реку, — высокий, худой, прямой как палка. Луар до сих пор не разглядел его лица.

— Я пришёл за своей вещью, — глухо сказал Луар. — У вас есть то, что принадлежит мне.

Незнакомец медленно обернулся.

Он не переменился с тех самых пор, когда пятилетний Луар глотал слёзы за сундуком, потому что его любимую вещь, тайную игрушку отдавали в чужие руки — в длинные сухие руки этого вот старика. И отец, и мать, бывшие тогда чуть старше теперешнего Луара, трепетали под его, незнакомца, взглядом — и теперь Луар отчасти понял, почему. Он был нездешний, этот старик. Кто знает, какая бездна его исторгла.

— Ты вырос, — медленно сказал старик. — И ты так похож на отца.

Кончики его губ язвительно приподнялись. Старик имел в виду вовсе не Эгерта Солля; Луар, затрясшийся, как от пощёчины, вспомнил тем не менее, что, когда четырнадцать лет назад его заставили поздороваться с этим страшным стариком — так вот уже тогда узкие губы язвительно изогнулись, а прозрачные глаза без ресниц впились в Луара, будто нанизывая его на вертел. Старик уже тогда всё знал. Видел насквозь.

— Отдайте мне моё, — сказал Луар всё так же глухо. — Больше мне ничего не надо.

— Чего уж больше, — усмехнулся старик.

Луар молчал, соображая, уж не отказ ли это и что в таком случае делать. Мысли его ворочались медленно — но он твёрдо знал, что пойдёт до конца. Если понадобится, утопит старика в реке вслед за его камушками.

— Иногда мне кажется, что мне уже всё равно, — старик поднял лицо к непрерывно меняющемуся небу. — Я уже всё видел… Теперь пришёл ты. И просишь вещь, которая… умирает. Вместе с нами. Вместе с миром. А я ещё не решил, заботит это меня или нет…

Луар смотрел на старика, пытаясь разглядеть на длинном, прорезанном морщинами лице его след сумасшествия. Старик поймал этот взгляд и хмыкнул:

— Да… мальчик. Дитя пыточного подвала… Ты — Прорицатель? Наследник Орвина?

Он захохотал, желчно кривя узкий рот. Потом оборвал себя, деловито выбрал камушек и запустил его по водной глади.

— Отдайте! — неожиданно для себя крикнул Луар. Старик молчал. Камушек прыгал и прыгал — где-то у противоположного берега.

— Я — Прорицатель, — сказал Луар. Язык, выговоривший небывалое сочетание слов, отнялся, онемел.

— Ты вправду пришёл за ним? — старик смотрел на противоположный берег.

Рука его скользнула за пазуху. Луар шагнул вперёд, как пьяный, которого толкнули в спину. На жёсткой ладони старика лежала золотая пластинка со сложным фигурным вырезом.

— Он ржавеет, — сказал старик шёпотом. — Видишь, он ржавеет.

Луар не слышал. Весь мир сжался до сокровища на старческой ладони.

— Ты… — старик чуть усмехнулся, — никогда не читал… завещания Первого Прорицателя. Тебе не понять…

Луар протянул трясущуюся руку.

— А зачем он тебе нужен? — легко спросил старик. — Так ли нужен, как ты думаешь, а?

Неуловимое движение рукой.

— Не-ет!

Луар захлебнулся криком.

Блеснула на солнце золотая цепочка; Амулет Прорицателя, выстраданная Луаром вещь, пустился прыгать по гладкой зеленоватой поверхности.

…Вода обожгла — так, будто он бросился в костёр. Глинистое дно выпало из-под ног, и на секунду он увидел водную гладь изнутри — колышущаяся светлая плёнка с шариками пузырей. И впереди — маленькая золотая комета, пластинка, опускающаяся на дно, влачащая за собой тонкий хвост цепочки.

Его руки впились в мутную ледяную воду. Он видел только свои руки цвета мертвечины, зелёную воду и белый песок на дне; на миг испугался, что потерял — но медальон звал его, тонкая пластинка стояла ребром, до половины утонув в иле.

И тогда его вытянутые пальцы коснулись Амулета Прорицателя.

Глава четвёртая

Ясным и солнечным, по-весеннему тёплым днём Флобастер объявил, что завтра — завтра! — мы покидаем город и трогаемся в путь.

Фантин обрадовался, как ребёнок. Бариан всё знал заранее, Муха довольно шмыгнул носом, а Гезина загадочно улыбнулась. Одна только я стояла с деревянным лицом, будто сельская невеста, которой уже на свадьбе показали наконец жениха.

Вечером все вместе отправились в трактир — пить и веселиться, радоваться весне и предстоящим странствиям. Я сидела в углу, цедила кислое вино и смотрела в стол.

Трактир был ещё полон, когда Флобастер железной рукой отправил всех спать — рассвет ждать не будет, ворота открывают на заре, дорога не снизойдёт к жалобам сонных лентяев, дорога любит лишь тех, кто выступает в путь затемно…

Я шла позади всех. Флобастер тоже чуть поотстал — и тогда я его окликнула:

— Мастер Фло!

Вероятно, он ждал от меня выходки — обернулся нервно, даже несколько суетливо:

— Ась?

— Я не поеду, — сказала я.

Весь вечер я мучительно сочиняла эту короткую фразу. Весь вечер я боялась вообразить, каким сделается лицо Флобастера; однако в переулке было темно — и потому я так его и не увидела.

Долго тянулась пауза; голоса, смех Гезины, хрипловатый басок Мухи отдалялись по улице.

— Он бросит тебя, — спокойно сказал Флобастер. — Он бросит тебя и забудет. Ты наймёшься служанкой в какую-нибудь лавку, всю жизнь будешь мыть заплёванный пол и выслушивать брань. А когда жирный хозяин станет тискать тебя где-нибудь в кладовке, ты будешь вспоминать своего благородного рыцаря и глотать слёзы…

Мне стало холодно. Он говорил бесстрастно и в то же время убеждённо — как пророк.