НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 30 - Виталий Бабенко

— Да чего… Ничего хорошего не вижу…

— Тихо и чисто… Все равно не поймешь… Блестит все.

Андрей эту блеск-показуху ненавидел, вел из-за него бои с матерью. Нескончаемые, как у Наполеона. А она сочинила издевательскую песню о сыне: «Тупицам-взрослым не дано постигнуть нас, безмерно-сложных, — как ценно от бутылки дно, когда его в карман положишь». Всем, кроме сына, песня очень нравилась. И нам с Яковом.

— Где уж нам понять, — сказал Андрей. — Послушай, почему этот, со второго этажа, назвал тебя вором? И ты — стерпел?

— А я и есть вор, — Яков выдернул руку из-за пазухи и брякнул на стол металлическую авторучку. И уставился на нее, как цыпленок на удава.

— Ха! — выдохнул потрясенный Андрей. — Шариковая? Да зачем? Да я бы тебе, — он потянулся к столу, договаривая: —…подарил.

Яков мгновенно спрятал ручку. Отрубил:

— Такого не подаришь.

И рассказал странную историю — о дружбе, о любви к чтению и о соседе со второго этажа, ретушере по профессии.

Борис Иванович появился а Яшкином доме недавно — осенью. Он поменялся квартирами со вдовой профессора Зайцева. Яков дружил с профессором — по-моему, это не удивительно. Профессор давал Якову те книги, которые наш друг читал в классе и прочих местах. Потом Зайцев умер. В конце лета. И его жена сказала, что часть своей библиотеки профессор завещал отдать Якову. Но куда поставишь такую уйму книг? Там было штук четыреста, и все толстые. С родителями и заговаривать не стоило, куда уж… Подумав, Яков решил устроить библиотеку на «черной» лестнице, на просторной площадке третьего этажа. Набрал ящиков из-под апельсинов, отгородил закуток — прямо под лампой. Получилась библиотека-читальня. Никто не мешает, потому что дом старый, малолюдный, а ход на улицу давно заколочен. Намертво.

Мать кричала «Не болтайся под ногами, лезь в свой занорыш!».

Яков и отсиживался в библиотеке. Из дома тоже принес книги.

А новый жилец тем временем отсиживался у себя, в бывшей эайцевской квартире. Очень тихий, работящий оказался человек. В доме он один не знал о Яшкиной библиотеке. Целыми днями сосед, согнувшись, с лупой в глазу, корпел над ящиком со стеклянной, подсвеченной снизу, крышкой. Тонкими кисточками подкрашивал негативы фотографий. Макал кисточки в разведенную тушь. Иногда — в белила. Сотни чужих лиц, серых на белом фоне, серых на черном фоне, с белыми волосами и губами, теснились на Громадном столе. Там раньше стоял письменный стол Зайцева — в угловой комнате, меж двух окон… Яков один раз был у ретушера — послали за солью. Смотрел, как он работает. На стене, где прежде висел портрет профессора, осталось серое пятно. Серое, как лицо на негативе Больше Яков туда не ходил. Но однажды, сидя в «занорыше», услышал шаги и голоса на площадке второго этажа.

«Здесь поговорим свободно», — сказал ретушер. Другой голос спросил; «Значит, вы меня не забыли?» — «Забудешь вас! Как новенькие… Сколько уж прошло лет-то? Не меняетесь…» — «О том и речь, Борис Иванович! Время бежит, у меня все по-прежнему. Пришел к вам в надежде, что ваши золотые руки продвинут меня лет на пятнадцать». Ретушер сначала сердито отнекивался, но второй обещал хорошо заплатить, и они договорились. Второй сказал, что принес «и карандаш, и все что нужно», ретушер поворчал о какой-то «вредности», и они ушли.

— И это все? — спросил Андрей.

Яков кивнул.

— А ручка здесь при чем? — Андрей любил во всем добираться до сути.

— Тот самый карандаш, про который они говорили… Он у меня.

— Ну, ясно! Он подделывает документы, сосед твой. И голос у него, как у подделывателя, я же слышал…

Яков сердито и растерянно фыркнул:

— Что ты мелешь, какие документы?

— Тот, второй, украл чужой паспорт. Новенький, Фотография же там чужая, правда? Он и явился — чтобы ему перерисовали фотографию!

— А что значит «продвинут сразу лет на пятнадцать»? Тупица ты этакая!

— Сам тупица! В паспорте еще год рождения пишут, понятно тебе? Небось, и паспорта никогда не видел, он слишком тонкий для тебя, умника? — Андрей захохотал, довольный остротой. — Тонкие книжки тоже читать полезно… Хе-хе…

— Тупица есть тупица, — профыркал Яков и вылез из кресла,

— Если бы кое-кто не был моим гостем… — произнес Андрей…

Схватка была короткой и безуспешной.

Минут через пять они продолжали беседу.

— Он пришел исправлять не фотографию, а лицо, — отдуваясь, начал Яков — Передаю по буквам Лена…

— Не на того напал. Не купишь, — перебил Андрей.

— Да я серьезно! Пойми! Серьезно!

— Серьезно?.. Тогда — докажи, — сказал Андрей.

Вместо доказательства Яков поведал, что Борис Иванович спрятал некий предмет под косяком светового окна, на «черной» лестнице. И несколько раз ходил проверять, на месте ли спрятанное. А Яков две недели смотрел на это…

— Ага, ты смотрел-смотрел, не выдержал и взял? — догадался Андрей.

Яков шмыгнул носом, кивнул.

— Он у тебя в кармане? Ну и что? Лица исправляет, что ли?

Яков раскрыл левую ладонь, ткнул в нее пальцем, и Андрей увидел. В мясистой части ладони, что под большим пальцем, был желобок, Если надавить ладонью на острый край стола и несколько секунд подержать, останется такой шрам Правда, он затянется довольно быстро.

— Ну и что? — снова сказал Андрей

Яков выхватил краденый карандаш нацелился и быстрым движением провел на своей ладони вторую линию. Рядом с первой Линия сначала была красной, через секунду — побелее… Остался желобок — гладкий, чуть блестящий. Совсем как первый. Яшкина ладонь стала лепной — будто карниз. Андрей охнул. Яков ухмыльнулся и мелкими, плотными штрихами затушевал свою ладонь, словно лист бумаги и, когда с кожи схлынула краснота, Андрей увидел, что желобки исчезли.

— Никогда бы не поверил, — сказал он, чувствуя, что губы плохо слушаются, шея онемела, а в желудке холод. — Как же? Больно же, наверно, когда по живому, как по пластилину, это клетки, они живые, и эти… Окончания… Нервные окончания — они же чувствуют? А? Боль ощущают… — Андрей замолчал и сунул в рот пальцы. Прошепелявил — Но это фокус.

— А попробуй сам, — Яков протянул ему карандаш.

— Нет, этого не надо, — в панике отдернул руку Андрей и подумал: «Вот какой он, настоящий страх…» Потом вскочил, заметался по комнате, что-то взял с полки, переставил, вдруг рванулся к столу и схватил карандаш — тяжелый, теплый… И судорожно чиркнул себя по тому же месту на ладони, где тушевал Яков.

Желобок! Еще глубже! И никакой боли. Немного жжет и чешется. Прошло и это.

Тут Андрей завыл от восторга, а Яков рассердился: