Дело ГКЧП - Валентин Варенников

Цитирую дальше: «…телеграмма звучит примерно так: требую самых жестких и решительных мер, в первую очередь в отношении Ельцина». Фактически же это презренная ложь. Ложь, которая выпущена на страницы газеты, чтобы умышленно показать в самом извращенном виде то, что было на самом деле, и тем самым продолжать давить узников, создавать нужное режиму общественное мнение. А на самом деле в телеграмме шла речь о принятии мер к группе (именно к группе) авантюристов, которых возглавляет Ельцин, а не «в первую очередь в отношении Ельцина», как это заявляет клеветник Лисов.

Прошу обратить внимание суда, что не небрежность Лисова и не просто допущенная им ошибка, а умышленный шаг. Месяцем раньше была скандальная история с заявлением Ельцина на пресс-конференции, по поводу чего я выступил с протестом и о чем уже было сказано выше. Лисов, несомненно, в этом детально разбирался (ведь речь идет о чести президента) и знал, конечно, не примерно, а точно, что именно было написано в шифровке — исх. № 17/1970 (том 104, л.д. 118 и 119). Подтасовка в высказываниях Лисова, конечно, имела цель еще раз опорочить меня, оклеветать. И это требует судебной оценки.

Восьмой факт. О провокационных действиях Леканова Ю. И., бывшего следователя Генеральной прокуратуры РФ, что также нанесло мне ущерб.

Первоначально со мной работал, т. е. вел допрос следователь Любимов Ю. М. Это тонкий, старой закалки следователь, видевший на своем веку многие аномалии в юриспруденции и поэтому в меру своих уже уходящих сил и способностей всячески лавировал, приспосабливаясь к обстановке. Для того, чтобы я давал ему такие показания, какие нужно, и чтобы своих следов нигде не оставлять, он наговаривал мне целый перечень вопросов. А фактически составлялась наводящая схема моих показаний. Я добросовестно набрасывал их в черновик, а затем давал письменные показания. Прочитав их, Любимов вновь наговаривал вопросы, уточняя кое-что, и т. д. Я давал дополнительные показания, строго придерживаясь навязанной мне схемы. Опыта не было, знания в этой области тоже весьма ограничены, вот нами и могли варьировать следователи так, как им было угодно, чтобы достичь поставленных целей.

Затем мое дело было передано следователям Леканову Ю. И., Стоумову А. Н. и еще одному, проводившему съемки допроса (как я позже понял — это то лицо, которое будто вместе с Лекановым продало германскому журналу «Шпигель» кассеты с допросами премьер-министра, министра обороны и председателя КГБ СССР).

За три дня до начала допроса Леканов заходил к нам в следственную комнату, где со мной работал Любимов и адвокат, и в присутствии свидетелей открыто и грубо провоцировал меня. Он говорил, что сейчас проводит допрос другого обвиняемого (называл фамилию Язова). Так вот он, этот обвиняемый, якобы показывает все, как было. «А Вам (то есть мне), боевому генералу, тем более надо брать все на себя — Вы будете выглядеть авторитетно, солидно, как и подобает Вашему служебному положению. Да и вообще, возьмите Ельцина — к нему давно надо было принять меры! Помните его выступление в Доме кино, когда он выходил на трибуну, закатывал рукава и говорил: «Хватит! Нам пора действовать». И такая обработка Леканова шла трое суток по 15–20 минут.

Я, конечно, не вступал с Лекановым в дискуссию, но после его ухода каждый раз обращался к присутствующему при этом адвокату и другим лицам и спрашивал: почему я должен брать на себя то, чего я не совершал? О каком выступлении Ельцина говорит Леканов — я впервые слышу, что он выступал в Доме кино? Я действительно в то время об этом ничего не знал.

Прошу обратить внимание суда также на методы самого допроса, которыми пользовался Леканов.

Накануне своего допроса Леканов еще раз встретился со мной — я предложил ему следующий порядок на предстоящем допросе: вначале чтобы он выслушал мое изложение событий, как я их представляю и как оцениваю, а затем он задает мне все интересующие его вопросы, хотя и в ходе сообщения тоже я предполагал отдельные уточнения. Леканов согласился. Но начал свой допрос со слов: «Вы (то есть я) не совсем искренни! Изменилась ли ваша позиция, и что сейчас можете сказать по существу предъявленного обвинения?» (том 102, л.д. 59).

О какой искренности и о какой позиции может идти речь, если я еще вообще с ним ни о чем не говорил? И вообще, корректно ли ставить так вопрос, даже если у следователя есть сомнения в искренности?

Я понял, что Леканов задался целью с первых минут, образно говоря, свернуть мне шею. И хоть я и попытался все-таки сделать сообщение по той схеме, как было спланировано, как мы с ним договаривались, однако из этого ничего не вышло. Все пошло кувырком — бесцеремонно и постоянно перебивая, не давая полностью ответить практически ни на один им же поставленный вопрос, сбивая с мысли, сбивая с толку, Леканов делал все, чтобы подавить обвиняемого. Я не намерен приводить факты и примеры из этого допроса — обо всем этом ярко свидетельствует видеозапись (именно видеозапись, а не текст, помещенный в томе 102 дела), и я прошу уважаемый суд обратить внимание на этот документ, так же, как и на видеозапись допросов других лиц, которые допрошены Лекановым. Это тоже характеризует эту коварную фигуру.

Девятый факт. О незаконном изъятии у меня правительственных наград.

Текст постановления Лисова (том 104, л.д. 71) уже здесь оглашался. Поэтому я воздержусь от цитирования документа, но подчеркну еще раз лишь одну фразу — «В целях обеспечения приговора постановил: провести выемку орденов и медалей».

Мне может прокурор возразить, мол, вас следственные органы и Генеральная прокуратура РФ не лишали наград, а сделали только их выемку. А кто давал им право делать такую выемку? Кем, каким законом им позволено порочить награды, завоеванные в бою? Кто давал право этим людям, в т. ч. Лисову, которые не видели и не знают, что такое война, дотрагиваться до этих святынь, символизирующих защиту Отечества? Где, в какой стране это дозволено? Нет таких примеров!

Но все объясняется довольно просто. В Генеральной прокуратуре «спокон веков» кем-то составлена инструкция, которая предусматривает обязательное изъятие орденов одновременно с арестом. Объяснение дается прозаичное — чтобы родственники не могли их куда-нибудь спрятать и т. п. Однако если у правоохранительных органов есть такие опасения, то можно же ордена, как и другое имущество, описать и предупредить, чтобы все было в сохранности. Нет, на мой взгляд, главная цель в другом — полностью морально подавить арестованных, мол, все уже решено — даже отобраны правительственные награды. И в это тоже требуется решительное вмешательство суда. Надо пресечь эту порочную практику.

Перечисленные мной нарушения законности делались в общем потоке максимального давления на незаконно арестованных обвиняемых, по общему сценарию, который имел две основные цели: максимально опорочить невинных людей и обязательно всех их сломать физически и морально-психологически, чтобы они утратили всякую способность к защите и сопротивлению. Наверное, они чего-то и добились, но только не в отношении меня. Одновременно средствами массовой информации, которые уже почти десять лет в руках Яковлева, подгонялось общественное мнение под якобы законное обвинение. Они, эти средства, и сейчас делают свою работу, печатая то полностью «Обвинительное заключение», то якобы допросы на предварительном следствии, то обзывая суд самыми последними словами, рассчитывая на то, что тем самым подтолкнут его к желаемому для Горбачева и Ельцина приговору.

И, наконец, последнее — о грубых нарушениях закона, допущенных при моем аресте. Вопрос не раскрываю, имея в виду, что он подробно будет разобран на судебном следствии при допросе свидетеля Нишанова Р. Н. Отмечу только, что и статьи 34-я и 35-я Закона «О статусе народного депутата СССР», и статья 106-я Конституции СССР были нарушены и, следовательно, принятое постановление Президиума ВС СССР должно быть судом исследовано.

Таким образом, незаконные действия, допущенные в отношении меня Генеральной прокуратурой РФ и другими официальными органами, не только порочны с позиции закона и нравственности, но они наносят моральный, физический и материальный ущерб человеку и государству. Многие из них общественно опасны и уголовно наказуемы.

Подводя итог всем показаниям, я вправе сделать вывод о том, что причины и мотивы, побудившие меня к выступлению в августе 1991 года в поддержку руководства страны, образовавшего в последующем Государственный комитет по чрезвычайному положению, логически и непременно вытекали из той обстановки, в которой находилась страна, из обстановки, в которую ввергла страну политика Горбачева.

Я не согласен был с этой политикой, разрушающей Советский Союз! Считал своим гражданским долгом, долгом народного депутата СССР, своей офицерской честью непременно поддержать орган, который должен был поставить преграду этому развалу, не допустить катастрофу нашей страны.