1945. Берлинская «пляска смерти». Страшная правда о битве за Берлин - Хельмут Альтнер

Мы выходим их домов и перебираемся на другую сторону улицы. Неужели все повторится сначала? Неужели нам снова переходить от дома к дому? Неужели мы станем птицами смерти, навлекающими гибель и разрушение на эти дома и их жителей?

Но нет, внутрь мы не идем, а остаемся снаружи. Продвигаемся ближе к кустам, что протянулись перед домами. Затем до нас вновь доносится рев танкового мотора, и мы бросаемся в подъезды. Через перекресток, словно громадные игрушки, движутся пять русских танков и вскоре исчезают за домами.

Прямо позади нас улица поворачивает вправо, и вдоль нее тянется деревянный забор. Улицу перебегают несколько русских. Мы прячемся за деревьями и открываем огонь, правда, безуспешно, потому что они далеко от нас. Теперь враг пытается перебраться на другую сторону улицы из переулка. Один почти перебежал. Мы прицеливаемся и стреляем. Русский шатается и падает в сточную канаву. Затем кто-то машет белой тряпицей, к русскому подбегают двое и оттаскивают его в сторону.

В подъезде стоят несколько жильцов и смотрят на улицу через застекленную дверь. Выходит женщина и протягивает нам кофе и хлеб. Настоящий кофе. Затем она возвращается с сахаром и тоже дает его нам. Что-то темное неожиданно появляется за вражескими спинами и движется в нашу сторону. Пушка! У нас почти нет времени на то, чтобы спрятаться прежде, чем она откроет огонь. Гремит залп, и во все стороны летят куски кирпичной кладки и металлические осколки. В ближайшем здании появляется огромная дыра. На тротуаре лежит раненый человек и громко зовет на помощь. Это Зольга. Товарищи уже бегут к нему по улице. Мы отступаем. Мы останавливаемся на следующем углу, и штабс-фельдфебель находит в одном из домов тележку. Неожиданно где-то рядом слышится пулеметная очередь. Полицейская школа через дорогу от нас, от улицы ее отделяет лишь проволочная сетка. Однако пулемет отрезал нам путь к ней.

Мы жмемся к домам и спешим назад. Мы то толкаем тележку, то из последних сил тянем ее через завалы битого кирпича, бордюр тротуаров. Какой-то раненый как безумный громко кричит от боли. Слава богу, кажется, мы у цели. Мы останавливаемся. Жилые дома остались позади нас.

Мы шагаем по широким ступенькам полицейской школы, внушительных размеров здания из светлого песчаника. Входим в дверь и шагаем по коридорам. Вокруг расхаживают полицейские в стальных касках, мимо куда-то торопятся парни из НАПОЛА и войск СС. Штабс-фельдфебель отыскал пару санитаров. Они кладут Зольгу на носилки и уносят.

Наконец возвращается лейтенант. Возвращается не один, а вместе с комендантом, в чьем кабинете он пару минут назад скрылся. Нам велено ждать, пока для нас не найдут чего-нибудь поесть, потому что нас сняли с довольствия. А все потому, что наше подразделение полностью числится пропавшим без вести.

Мы сидим на полу и ждем, вытянув усталые ноги. Полицейские служащие перетаскивают пишущие машинки и папки куда-то в подвал. Мимо нас проходят две девушки в полевой форме войск СС. Чуть позднее лейтенант возвращается и говорит нам, что мы можем получить еду. Штабс-фельдфебель выдает нам паек перед зданием НАПОЛА. Теплый гороховый суп с кусочками сала, банки с тушенкой и вволю сигарет. Стрелки часовой башни показывают, что уже три часа дня. Даже не верится. Похоже, во время перестрелки мы совершенно утратили чувство времени.

Мы садимся на траву, съедаем наши пайки и закуриваем. Затем растягиваемся на земле и смотрим в небо. Оно уже почти летнее и раскинулось над нами ослепительным голубым шатром.

По улице движутся танки, оборудованные огнеметами, шагают члены гитлерюгенда, полицейские, ополченцы, солдаты войск СС. Я поднимаюсь, иду вдоль домов, вхожу в здание НАПОЛА и спускаюсь в подвал. Мы израсходовали все наши боеприпасы до последнего патрона. К дверям подвала пришпилены списки унтер-офицеров войск СС — здесь им не страшны никакие танки и пушки. Один из эсэсовцев спрашивает меня, что я тут ищу, и я отвечаю, что мне нужны боеприпасы. Он отсылает меня в соседнее здание. Наконец я нахожу то, что мне нужно, в углу двора и возвращаюсь с двумя коробками. Штабс-фельдфебель начинает раздавать боеприпасы — сто патронов на человека.

Я снова ложусь на траву. Солнце мирно светит с небес, словно нет никакой войны и смерти. В ветвях мирно щебечут птицы, у меня перед самым лицом покачиваются стебли травы. Звук человеческих голосов иногда заглушает топот ног о мостовую — это возвращаются маршевые колонны.

Я встаю. Лейтенант собирает у нас расчетные книжки. Комендант, офицер войск СС, приказал командирам рот собрать все книжки, чтобы в случае чего враг не узнал, из какой мы части. Так мы ему и поверили. Здесь у них все поставлено с ног на голову. Думаю, книжки у нас забрали для того, чтобы мы не дезертировали. Затем офицер войск СС говорит нам, что русские убивают всех, кто попадает к ним в плен без расчетных книжек. Вот и снова на нас давят. Потому что если все так, как нам говорят, значит, на самом деле все обстоит гораздо хуже, особенно для тех, кто попадет в плен без документов, ведь никто даже не будет знать их имени. А все наши личные бумаги погибли в огне, когда загорелись домики с нашими вещами.

Мимо нас проходит смешанная колонна. Кого в ней только нет — и гражданские, и ополченцы, и наскоро сформированная из всех возрастов стрелковая рота. Хвост замыкают двое парней из юнгфолька в коричневых рубашках и коричневых брюках. Они тащат противотанковые снаряды и винтовки. Неожиданно они останавливаются и оборачиваются назад — усталые, павшие духом, без надежды остаться в живых, ведь никто не знает, кто из них погибнет уже в ближайшие часы.

Командир этого горе-отряда, партийный функционер с нарукавной повязкой, украшенной золотыми буквами, дает команду «вольно». Двое безусых юношей ложатся на землю рядом с нами. Парнишка небольшого росточка жадными глазами смотрит на наши сигареты, и мы подзываем его к себе. Он медленно подходит к нам и садится рядом. Мы спрашиваем, сколько ему лет. Тринадцать, отвечает он. Сам он из Ораниенбурга и был переведен из одной роты ополченцев в другую, сюда, в Шпандау. На самом деле они никакие не фольксштурмовцы, а бойцы недавно сформированного полка «Тридцатое января»[92].

Мы спрашиваем паренька, каким ветром его в тринадцать лет занесло в действующую армию, и он указывает на своих товарищей, которые, как и он сам, из Ораниенбурга. «Нас забрали из дому полицейские согласно приказу гауптштурмфюрера СС Фрически. Нас заставили маршировать в эсэсовской казарме и на площади замка. Затем нас поделили по нашим гитлерюгендовским звеньям и прикрепили к отрядам СС и фольксштурма. Наши отряды послали в бой в северной и восточной части города. Большинство из нас погибло под огнем вражеской пехоты, когда мы бежали через открытые поля. Затем, в течение двух дней, в городе гремели бои, в которых погибли почти все, кто до этого остался в живых. Русские взялись поливать город огнем из „сталинских оргáнов“[93]. Когда же мы захотели собрать вещи и разойтись по домам, нас остановили и заставили держать оборону канала, который ведет к Эдену. Командир моего взвода отказался, и тогда двое эсэсовцев и один солдат СА повесили его на дереве, правда, ему уже было пятнадцать. Потом остатки нашего гитлерюгендовского отряда, всего восемь человек — а когда-то нас было сто двадцать — двинулись вслед за всеми. Нам дали короткий отдых, после того как был взорван мост через канал. После этого я встретился с двоими моими школьными друзьями. Они сказали мне, что капитан СС со своей девушкой и лейтенант Шиллер из аэромеханической школы два дня назад укатили на запад на велосипедах. После этого я направился в Вельтен. Я хотел попасть в Хеннигсдорф, где у меня есть тетушка, но меня вскоре поймали. После этого я участвовал в бою в Райникенсдорфе, на дороге, которая ведет в Шпандау. Затем мы отступили, но сегодня утром нас перегруппировали и направили сюда».