Следователь. Клетка - Алберт Бэл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Это я объясню потом. Свободный день совершенно необходим.
— Хорошо. Но только один день. Чтобы больше это не повторялось. И постарайтесь не звонить мне до работы. Служебными делами я занимаюсь в служебное время. Всего хорошего. Привет мужу.
В половине девятого Эдите купила на Рижском вокзале билет, села в поезд. Через два часа она сошла на маленькой станции.
Дорога слегка пылила. Желтели сжатые поля. Эдите споро зашагала, и вместе с тусклым осенним светом в душу закрадывались грусть и беспокойство.
Отец или мать Эдмунда?
Кого-то из них не стало. Прожита жизнь, желтеет нива. Смерть осенью. Скорее всего — отец. Вечно жаловался на сердце, ломоту в костях, спазмы в желудке. Мать держалась да еще над отцом посмеивалась:
— Это у тебя от нервов. Нервы у тебя совсем никудышные.
А может, мать? Крепкие, они-то и уходят нежданно-негаданно.
И случилось это осенью, вновь подумала она, сворачивая на проселок. Осенью, когда время как бы приостанавливается, когда дни и ночи одинаково тихи, когда дозревают плоды, когда в природе наступает равновесие, — осенью смерть не кажется столь бессмысленной, тогда смерть все равно что сон, сон природы, впадающей в зимнюю спячку.
Итак, отец. Скорее всего он. Вечный труженик, несмотря на преклонный возраст, продолжал работать в колхозе и дом содержал в порядке. На дворе всегда чистота, любо поглядеть. На всех постройках исправные крыши. Дрова на зиму напилены, наколоты. Скотине добрые корма заготовлены. Да, дров на зиму припас, а сам отойдет в вечный холод. Теперь бы и пожить в свое удовольствие. Пришли в себя, оправились после войны и тяжелых лет, дом обставили. Сына вырастили...
С такими, несколько сентиментальными мыслями Эдите вошла во двор хутора «Плены». Ей навстречу с лаем выбежал пегий пес. Признав ее, на радостях заскулил.
На крыльце, сложа руки под передником, появилась мать.
— Ты, дочка! — от удивления хлопнула в ладоши, и облачком взметнулась мучная пыль.
Значит, отец. Все-таки отец. Бедная мать! Ставит тесто. Пироги к поминкам. А с виду и не скажешь, что горем убита, и слез на лице не видать, только удивление сквозит во взгляде.
Вслед за матерью вышел и отец. Своей обычной, слегка припадающей, прихрамывающей походкой.
Эдмунд! — в тот же миг промелькнуло в голове у Эдите. Где же в таком случае Эдмунд? Где машина? Уехал. Но когда? Почему задержался? В голове полная сумятица. Она рада видеть стариков. И тот и другой живы-здоровы. Что ж с Эдмундом? Ну, ошиблась. Ах, как неловко. Старикам об этом говорить не стоит, еще на смех поднимут. Ишь ты, хоронить их вздумала. А Эдмунд, наверное, уже в Риге. Сгоряча приехала.
— Заходи, дочка, заходи, — добродушно говорила мать, — я только-только тесто завела, прямо как знала, что на блины пожалуешь.
Немного погодя, когда на раскаленной сковородке в кухне зашипел брошенный матерью желтый ком масла, Эдите узнала, что Эдмунд выехал от них в ночь с воскресенья на понедельник. Примерно в половине одиннадцатого.
Но в отличие от Эдите старики по поводу исчезновения Эдмунда не проявили особого беспокойства. Им казалось вполне естественным, что сын на денек где-то задержался. Мало ли у мальчика забот? Машина-то новая, может, решил прокатиться, приятеля навестить. Мать слегка даже посмеивалась над невесткой, вот, мол, паникерша. И чего себе в голову вбила? Охота по таким-то пустякам шум поднимать? Надо же, из города прикатила. Да разве нынче мужья пропадают? Вот раньше — по неделям в корчмах загуливали, даже песня была такая: «Быка хозяин продал, все деньги с горя пропил». Жена и знать не знала, где искать, а все равно не волновалась. Никуда не денется, придет домой как миленький. Нет, сейчас не слыхать, чтобы кто-нибудь взял вот так да пропал. Оно конечно, Эдмунд не пьющий. Только могут же быть у него свои дела... Мать сыпала скороговоркой, пекла блины, угощала невестку, подкладывала на белую тарелку варенья из черной смородины.
Отец, сидя у плиты на чурбаке, попыхивал трубочкой, поворачиваясь к огню то спиной, то боком.
Эдите показалось, что родителям известно что-то такое, чего ей не хотят говорить. Может, они знают, где Эдмунд, да помалкивают. Свекровь никогда не питала к Эдите особых симпатий.
— Юла сущая, а не женщина, — так она отзывалась о ней не раз. — И на лыжах с гор сломя голову носится, да не просто как люди, а все петлей норовит... Разве пристало такое жене-то порядочной!
А свекор? Он всегда был добр, предупредителен, а тут отмалчивался. Не нашелся чем ее успокоить, только сказал:
— Не горюй, дочка, вернешься домой, а уж он тебя небось дожидается. Мало ли что в дороге случается, не стоит тарарам поднимать.
Пополудни она вернулась в Ригу, так ничего и не выяснив. Но тревога отчасти улеглась. Ей казалось, что старики неспроста все приняли так спокойно. Должно быть, Эдмунд уже дома и названивает во все стороны, разыскивая ее. Ничего, пускай позвонит. Проходя мимо соседского двора, Эдите разглядела за зелеными кустами молодую женщину. Та внимательно посмотрела на нее. Эдите запомнились белая шея, загорелое лицо и темные, волной спадавшие волосы.
Она всегда завидовала таким волосам.
От одной мысли о сопернице, другой женщине, у нее захватило дух, и в сердце опять закралась тревога.
Эдмунд и Эдите учились на одном курсе. Их любовь росла и крепла с годами. Эдите знала, что до нее у Эдмунда было одно серьезное увлечение, но с ним покончено раз и навсегда.
Хотя весной ей передали, что Эдмунд с той женщиной как-то обедал в кафе «Лира». Всегда найдется всевидящий глаз, словоохотливый язык, какая-нибудь доброжелательница, которая тебе возвестит: «А знаешь, твой обедал вместе с той... ну, сама знаешь, о ком я говорю. Я-то думала, между ними все давным-давно кончено. Уж от твоего никак такого не ожидала!»
Она и в мыслях не допускала, что Эдмунд ей способен изменить. Но тут росточек сомнений проклюнулся и, питаемый соками неизвестности, разрастался пышным цветом. А разве в себе она абсолютно уверена? Не помышлала ли порой об Ирбе? Сумей Ирбе увлечь ее по-настоящему, устояла бы она перед искушением? Правда, Ирбе был робок, нерешителен, может, потому между ними ничего
