Последний барьер - Дик Фрэнсис

Кто же он все-таки такой — полковник Бекетт? Я все время считал, что он в отставке, и вот вам пожалуйста — у него солидные апартаменты в здании министерства обороны.

Октобер однажды сказал мне, что в войну Бекетт был каким-то начальником по снабжению. Меня он снабдил Искрометным, а также подсобным материалом, без которого я мог бы искать Эдамса и Хамбера по сей день. Ясно, что он влиятельный человек в армии, иначе он не смог бы в спешке отрядить одиннадцать курсантов для сбора данных о каких-то неприметных лошадях. Чем же и кого он снабжает сейчас, в спокойные для Англии дни?

Вдруг вспомнились слова Октобера: «Нам пришла в голову мысль подослать конюха...» Не «мне пришла», а «нам». Пожалуй, предложил этот план именно Бекетт. Поэтому Октобер и вздохнул с облегчением, когда при нашей первой встрече Бекетт одобрил мою кандидатуру.

Я неспешно взвешивал эти не совсем связные мысли, безмятежно ожидая человека, который обеспечил успех всего дела. Я ждал его, чтобы попрощаться.

Раздался стук в дверь, и хорошенькая девушка принесла на подносе кофейник, кувшинчик со сливками, бледно-зеленую чашку с блюдцем. С улыбкой она спросила, не нужно ли мне что-то еще, и, получив отрицательный ответ, грациозно удалилась.

В моем сознании неторопливо проплывали события последних дней...

Четыре ночи и три дня в камере я старался сжиться с мыслью, что убил Эдамса. Я частенько задумывался над тем, что меня могут убить, но, странно это или нет, мысль, что убить могу я, никогда не приходила мне в голову. К этому, как и ко многому другому, я совершенно не был готов. Ты убил человека, пусть даже он пять раз этого заслуживал, — не так просто обрести после этого душевный покой.

Магистрат дал санкцию на то, чтобы меня держали в камере семь суток, и в первое же утро ко мне пришел доктор и велел раздеться до пояса. Сам я не мог, и ему пришлось мне подсобить. Ничего не выражающим взглядом он осмотрел следы побоев — а посмотреть было на что, — задал несколько вопросов, взял мою правую руку, почерневшую от кисти почти до плеча. Два свитера и кожаная куртка не помогли: удар ножкой стула был таким сильным, что рассек кожу. Доктор помог мне одеться и, не говоря ни слова, ушел. Я не стал спрашивать его мнение, а он не счел нужным со мной делиться.

Почти все эти четыре ночи и три дня я просто ждал, часы молчаливой вереницей тянулись друг за другом. Думал об Эдамсе: живом и мертвом. О Хамбере: выживет ли? О том, что многое надо было сделать по-другому. Что, пожалуй, без суда присяжных дело не обойдется... а то и без тюремного заключения. Ждал, когда заживут раны и перестанут ныть синяки, ворочался на бетонном ложе, стараясь улечься поудобней, — бесполезно. Считал кирпичи от пола до потолка и умножал на длину стен (за вычетом двери и окна). Думал о своем заводе, о сестрах и брате, о том, что ждет меня дальше.

В понедельник утром раздался знакомый уже скрежет — это поворачивали ключ в замке моей камеры, но когда дверь открылась, я увидел не опостылевшего полицейского, а Октобера.

Я с трудом поднялся, опершись о стену. Я не видел его три месяца. Целую минуту он смотрел на меня, стараясь справиться с собой, не ожидал, что вид у меня будет такой изможденный и истерзанный.

— Дэниэл, — сказал наконец он. Голос звучал низко и глухо.

Пожалуй, его сочувствие мне сейчас ни к чему. Сделав над собой усилие, я изобразил легкую усмешку.

— Привет, Эдвард.

Лицо его просияло, он засмеялся.

Крепкий же вы орешек, черт подери, восхитился он.

Что ж... не буду его разубеждать.

— Не могли бы вы, как человек влиятельный, организовать мне ванну? — попросил я.

— Что угодно, как только выйдете отсюда.

— Выйду? Насовсем?

— Насовсем, — кивнул он. — С вас сняты все обвинения.

Я смотрел на него с нескрываемым облегчением.

На лице его появилась едкая усмешка.

— Они решили, что возбуждать против вас дело — просто выбрасывать деньги на ветер. Ясно, что вас оправдают по всем пунктам. Убийство в целях самозащиты законом не преследуется.

— Я уж не надеялся, что они мне поверят.

— В полиции проделали большую работу. Теперь все, что вы им рассказали в четверг, — это официальная версия.

— А Хамбер... он жив?

— Насколько мне известно, вчера он пришел в сознание. Но отвечать на вопросы пока не может. Разве полицейские не сказали вам, что он вне опасности?

Я покачал головой.

— Они тут народ неразговорчивый. А как Элинор?

— Обошлось. Легкая слабость, только и всего.

— Нежданно-негаданно попала в такую историю. Это я виноват.

— Что вы, дорогой вы мой, — запротестовал он, — виновата она сама. И потом, Дэниэл... насчет Пэтти... я вам наговорил тогда...

— Да бросьте вы об этом, — отмахнулся я. — Кто старое помянет... Вы сказали, с меня сняты все обвинения. Значит, я могу выйти отсюда сию же минуту?

— Именно так.

— Тогда какого черта мы здесь ошиваемся? Пошли отсюда, если вы не против.

Он огляделся и непроизвольно поежился. Наши взгляды встретились, и извиняющимся тоном он произнес:

— Разве я мог предвидеть такое?

— Не только вы, я тоже, — признался я с легкой ухмылкой.

...Я подлил в чашку кофе, взглянул на часы. Я ждал полковника Бекетта вот уже двадцать минут. Но не скучал, просто терпеливо сидел и ждал. Чуть подвинувшись в кресле, я стал вспоминать о походе к парикмахеру Октобера, который сделал мне короткую стрижку и сбрил бачки. Результат превзошел даже его собственные ожидания (между прочим, он попросил меня заплатить вперед).

— Ну вот, сейчас мы больше похожи на джентльмена, правда? А может быть... помоем голову шампунем?

Потом Октобер привез меня к себе, и тут — Боже, какая роскошь! — я сбрасываю с себя свой омерзительный маскарадный костюм и сажусь в глубокую горячую ванну. А дальше с каким-то странным чувством я облачился в собственную одежду. И вот я снова смотрюсь в то же длинное зеркало. И вижу человека, который четыре месяца назад приехал из Австралии, на нем отличный темно-серый костюм, белая рубашка, темно-синий шелковый галстук. Такова оболочка. Но внутренне этот человек изменился. Пожалуй, таким, как раньше, он уже не будет.

Я прошел в пурпурную гостиную, где Октобер торжественно предложил мне бокал сушайшего хереса.

Он посадил меня в кресло спиной к двери. Я сидел и потягивал херес, а он развлекал меня легкой болтовней о своих лошадях. При этом он ходил около камина и был словно чем-то обеспокоен. Интересно, что там у него на уме?

Вскоре все выяснилось. За моей спиной открылась дверь, и на его лице засияла улыбка.

— Я хочу вас обеих кое с кем познакомить, — сказал он.

Я поднялся и обернулся.

В дверях стояли Пэтти и Элинор.

Они меня не узнали. Пэтти вежливо поздоровалась, явно ожидая, что сейчас ее отец представит нас друг другу.

Левой рукой я взял ее за руку и подвел к креслу.

— Садитесь, — предложил я. — А то, чего доброго, упадете в обморок.

Пэтти не видела меня три месяца, Элинор же нанесла Хамберу визит, обернувшийся трагедией, всего четыре дня назад. Она с сомнением сказала:

— Вы очень изменились... но вы — Дэниэл. Я кивнул, и она залилась краской.

Красавица Пэтти уставилась на меня, розовые губы ее приоткрылись.

— Вы... это вы? Крошка Дэнни?

— Угадали.

— О Господи! — Она вспыхнула до корней волос, как и ее сестра. Да, Пэтти действительно было отчего устыдиться.

— Так им и надо, — заметил Октобер. — Сколько всем доставили неприятностей.

— Ну зачем же так! — воскликнул я. — Вы слишком жестоки к ним. Неужели вы им обо мне так и не рассказали?

— Нет, — неуверенно согласился он, начиная понимать: у его дочерей гораздо больше оснований для смущения, чем он предполагал, и задуманная им встреча-сюрприз протекает без особого успеха.

— Тогда расскажите сейчас, а я пока пойду поговорю с Терренсом... И вот еще что... Пэтти, Элинор... — Я назвал их по именам, и на их лицах мелькнуло удивление. Я улыбнулся. — У меня никуда не годная память.

Когда я вернулся, обе они были какие-то притихшие, а во взгляде Октобера угадывалась неловкость. Да, отцы часто причиняют любимым дочерям боль, сами того не желая.

— Выше нос, — подбодрил их я. — Я в Англии и так вдоволь поскучал.

Как вы могли быть таким противным! воскликнула Пэтти, показывая, что присутствия духа она вовсе не потеряла.

— Извините меня.

— Вы могли бы нам сказать, — глухо произнесла Элинор.

— Чушь, — возразил Октобер. — Разве Пэтти может хранить тайну?

— Да, ты прав, — медленно проговорила Элинор. Потом неуверенно взглянула на меня. — Я не поблагодарила вас за... за то, что вы спасли мне жизнь. Доктор все мне рассказал... как все было. — Она снова вспыхнула.

— Спящая красавица. — Я улыбнулся. — Вы были похожи на мою сестру.

— У вас есть сестра?

— Даже две. Одной — шестнадцать, другой — семнадцать.