Беспокойное сердце - Владимир Семичастный

И вот я на партсобрании выступаю и, помимо всего прочего, говорю:

— А теперь давайте поговорим о вашей честности, о вашей бескорыстности как членов Верховного суда республики. Я извиняюсь за такую лобовую постановку вопроса. Я второй секретарь ЦК партии, жена у меня кандидат наук, доцент института, у меня всего двое детей. У каждого из вас, насколько мне известно, не меньше четырех детей. Жены у вас не доценты, не кандидаты, и зарплата у вас поменьше моей, ну не в два раза, но на треть меньше. Но у каждого из вас машина, а у меня — нет. Я не могу ее купить не потому, что не люблю такой способ передвижения, а потому, что нет возможности. Это дорогое удовольствие.

Уже анекдоты ходят по городу, что машины членов Верховного суда заняли весь внутренний двор, а председателю негде служебную машину ставить. Позвольте мне думать, что вы не на зарплату все это имеете, что у вас есть какие-то побочные доходы, но вы о них-то ничего никому не говорите. А вы все коммунисты. В партбилет вы какую записываете зарплату?..

Они все сидят, головы опустили. Но промолчали.

Я потом пришел к Ахундову:

— Ждите: завтра-послезавтра, наверное, будут возмущения.

Проходит неделя, месяц. Никто из них не обратился с жалобой, что я кого-то оскорбил, ничего подобного.

Да, республика была очень серьезно поражена коррупцией.

К примеру, я столкнулся в Баку с таким явлением (а это наблюдалось и в Узбекистане, и во всех хлопковых республиках): завод должен переработать тот хлопок, который вырастили и завезли за сезон. Но ни один завод полностью не перерабатывает хлопок, не зачищают остатки до конца. Ожидают, когда новый хлопок поступит, чтобы накрыть остатки и не дать, как говорят, подвести баланс и выяснить, сколько же приписано было хлопка и сколько переработано. А это ведь немалые деньги шли в карман тех, кто в этом участвовал.

Правда, когда удавалось такое выявить, наказывали строго. Это сейчас — объявят, нашумят, а до конца не доведут. Да и масштабы воровства, прямо скажем, теперь космические. Тогда были поскромнее.

Помню, когда я работал в КГБ, возникло «дело Рокотова». Мы всего-то насчитали тогда двести тысяч у одного и где-то сто пятьдесят тысяч у другого коррупционера. В ту пору это считалось хищением в особо крупных размерах, каралось по закону вплоть до расстрела. Одного и расстреляли тогда по суду. Доводили дело до конца.

В те годы остро ставился вопрос о развитии мясного производства, скотоводства; в Азербайджане даже насильно заставляли разводить свиней. Правда, нанимали для этого русских или украинцев, где-то отводили в степи кусок земли. В аул, в деревню не пускали, потому что по мусульманским обычаям свинья — грязное животное.

Я в колхоз какой-то приехал, и председатель мне рассказывает, что заколол несколько свиней, продал мясо, привез распределять на трудодни деньги, а один старик встает и говорит: «Ты мне эти грязные деньги не давай, вот когда будут другие, тогда дашь».

Ходишь, бывало, по колхозу. Хозяин зовет обедать домой — у него во дворе одних цесарок бегает штук сорок, не говоря о гусях, курах, утках.

При Советской власти жили хорошо. А сейчас, думаю, деньги имеют только те, кто занимается торговлей.

Я их вижу у нас в Москве на рынке. Некоторые на английском языке свободно разговаривают — бывшие инженеры, кандидаты наук, а торгуют здесь уже не первый год. Они все со мной здороваются, потому что знают, что я работал в Азербайджане, зазывают:

— Папаша, подойди, что тебе надо — возьми, по дешевке отдаю.

А сам загибает цены, не дай бог. Торгует картошкой, свеклу продает и морковь. Откуда в Азербайджане картошка? Он перекупает здесь, у местных, и не дает возможности подмосковному крестьянину торговать.

Зарабатывают они много, но хорошей жизнью это тоже не назовешь: от хорошей жизни не бросают родные дома, не торгуют на английском языке картошкой за тридевять земель.

Я регулярно посещал бакинскую оперу. По понедельникам у них выходной, и, как мне рассказали, они там организовывали концерты мугамной музыки. Увидев однажды объявление, я решил заехать.

Раньше я уже слышал об этом пении. Эта простонародная музыка исполняется обычно на пастушечьих угодьях, на пастбищах. И там, как мне рассказывали, не обходится без наркотиков — курения анаши. Мы уже раскрыли пару кланов, которые занимались сбытом анаши и перевозкой ее из Средней Азии. Дикую коноплю перерабатывали и пересылали в Дагестан, а оттуда перевозили к нам. Распространением, продажей анаши занимались обычно древние старухи. Каждая папироска стоила по рублю, так же, как и пучок травы. Накурившись, начинали обычно во время пения что-то выкрикивать, подбадривая друг друга, и получался такой полубредовый крик и монотонные завывания вместо пения. Но это обычно не в залах делается, а в степи, а тут — в опере. Я говорю своему водителю Ивану:

— Давай завернем, посмотрим, что это за концерт мугамной музыки. Что-то никто ни разу меня на такой концерт не приглашал.

Зашел я в правительственную ложу и за занавесочкой сел. В зале и на балконе немного народу, не более ста зрителей. Выступали ведущие артисты (а у них и некоторые оперные артисты исполняли мугамную песню).

И вдруг — из зала какие-то нечленораздельные крики. Смотрю, а в зале дымок стоит. И это в оперном театре! Посидел, послушал…

На следующее утро звоню Назыму Гаджиеву. Назыма, секретаря ЦК партии по идеологии, я знал давно, еще с начала пятидесятых годов, когда его при Багирове на съезде комсомола избирали первым секретарем ЛКСМ республики. Это давало мне право через десять лет после первого нашего знакомства так откровенно с ним разговаривать:

— Назым, это что за концерт мугамной музыки в опере?

— По просьбе трудящихся.

— Ты хоть раз был на этих концертах?

— Да был я когда-то, но не в опере.

— А в опере ты был на концерте мугамной музыки? Дело ведь не в концерте, не в исполнении. Да, это народная музыка, народ ее любит, пожалуйста, исполняйте. Но ты знаешь, что в это время в зале делается? Ты видел, что зал, а особенно балкон, весь в дыму от курения анаши? Там же наркоманы! А все эти завывания, выкрики и все прочее ты слышал? Ты же парень с головой, должен соображать. Имей в виду, я не против концертов мугамной музыки, а против того, чтобы вы превращали оперный театр в хлев, и если уж вы так стараетесь что-то сделать для народа, то обеспечьте культуру проведения таких концертов. А то после вчерашнего вечера два дня оперный театр проветривать надо. Нельзя путать оперный театр с пастбищем.

Любил я ходить в театр русской драмы, просмотрел все спектакли, которые там шли. Этот театр пользовался большим успехом — всегда был переполнен, и билеты было трудно купить.