Говорит Гитлер. Зверь из бездны - Герман Раушнинг

Это было напряженное время. Приближалось 30-е июня, Варфоломеевская ночь немецкого народа. Вскоре после описываемых событий я, возмущенный бессмысленностью и преступностью услышанного, использовал свою встречу с одним знакомым, отправлявшимся за границу в качестве официального представителя Рейха, чтобы побеседовать с ним о последствиях подобной политики. Мы несколько часов прогуливались по Тиргартену, обсуждая средства, которые позволили бы немецкому народу избежать подобной авантюры.

Прошло немного времени, и я попал под подозрение партийного руководства. Мне позвонил адъютант из бюро Гесса и в резкой форме предупредил меня, чтобы я больше не занимался проблемами зарубежных немцев, в особенности польских. Вскоре после этого, нарушив тайну переписки, в партийные органы передали поздравительную телеграмму, которую я отправил бывшему канцлеру фон Папену по случаю его знаменитой Марбургской речи. Речи, которая казалась манифестом антигитлеровской революции, которая вызвала вздох облегчения у всех, кто видел, куда ведет нас Гитлер. В то время Папен еще был нашей надеждой. Впрочем, я еще вернусь к этой теме.

Впоследствии я имел случай еще раз высказаться о проблеме зарубежных немцев. Это было незадолго до моего выхода из партии, осенью того же года. Собрание представителей немецкой диаспоры, завершив свою работу, отправилось на экскурсию в Данциг. Многие из них посетили меня. Мне пришлось выступить перед ними с речью. В ней я прямо отверг заявление Гитлера о том, что вне Германии возможен только особый национал-социализм, приспособленный к положению зарубежных немцев. Я говорил о надежде на "очищение" национал-социализма. И меня услышали.

Берлинское руководство тут же занесло меня в черный список. Даже самые старые и заслуженные представители немецкой диаспоры капитулировали перед Гитлером. Теперь они соревновались с молодыми за звание особо прилежных национал-социалистов.

Впрочем, мне еще один раз довелось ходатайствовать за зарубежных немцев — по крайней мере, за восточно-европейских. Это случилось, когда я возвратился из Женевы, где Бек, польский министр иностранных дел, публично объявил договор о защите немецкого национального меньшинства ошибкой, которая дорого обошлась Польше. Ибо никто иной как Клемансо писал Падеревскому, первому президенту Польши, будто закон о защите меньшинств — неотъемлемая часть мирного договора и основная предпосылка восстановления Польши в ее новых границах. В то время я беседовал с фон Нейратом, министром иностранных дел Германии. Я указал на то, что события приобретают опасный оборот. Они развиваются в очень невыгодном для нас направлении. Они отбрасывают нас назад. Нейрат, знавший все это лучше меня, тем не менее, не согласился со мной. Беседа с Нейратом показала мне, что он считает целесообразным отложить в сторону все устаревшие правовые нормы и соглашения, чтобы подготовиться к решающей схватке за власть. Он сказал, что все эти договоры не дают немецким меньшинствам никаких реальных прав. Он сам, всего лишь дважды побеседовав с Беком, добился для немцев большего, чем мог добиться за все время своей работы в Совете Лиги Наций. Я возразил, что мне все еще представляется ценным формирование новой правовой основы германско-польских отношений, пусть такой путь и не чреват немедленными успехами. Я спросил, не собирается ли Германия возвращаться в Лигу Наций, и если да, то как скоро. " Ну, этого дня еще ждать и ждать", — рассмеялся Нейрат.

11. ОПАСНАЯ ИГРА

Этот барон фон Нейрат вовсе не был потомком бескультурных и кичливых прусских вояк — он происходил из южно-немецкого аристократического рода; о нем говорили, что его образование соответствует высоким европейским стандартам. Весной 1934-го он однажды пригласил меня позавтракать у него. С фамильярностью, свойственной лишь ему одному, он похлопал меня по плечу: "Пускай все идет своим чередом; через пять лет об этом никто и не вспомнит". Таким образом он ответил на мои сомнения относительно нынешнего курса Германии. Мне казалось, что она кратчайшим путем летит навстречу чудовищному краху. Нейрат не находил ничего подобного. Его сангвинический темперамент не принимал никаких сложностей и сомнений. Я так до сих пор и не знаю, разыгрывал ли он из себя оптимиста, или был действительно уверен, что ход событий скоро изменится.

Дилемма 1934-го звучала следующим образом: продолжать революцию или восстановить порядок? Такой вопрос волновал всех. Что же стояло за этим вопросом?

До сих пор каждый отождествлял немецкую революцию с реализацией своих собственных политических устремлений. Но в один прекрасный день образованным и просто понятливым людям стало ясно: немецкая революция — это самая настоящая революция. Но к чему она приведет? Последствия трудно себе представить: рухнет все то, что до сих пор считалось неотъемлемой основой любого государственного и общественного порядка. Допустимо ли и впредь спокойно смотреть на такую революцию? Не следует ли покончить с нею: пойти на риск, совершить государственный переворот и выгнать, наконец, прочь всю эту коричневую орду?

Но вот здесь-то и начинались сложности. Удастся ли при этом избежать гражданской войны? Если нет, то сможет ли Германия в данный момент пережить такую войну? Ибо, пока консервативные и либеральные круги размышляли, а образованные представители буржуазии начинали сознавать, что они наделали, допустив Гитлера к власти — рабочие, служащие, мещане, прежде исповедавшие социал-демократическую идеологию, все без остатка ринулись в национал-социализм. Очевидно, именно в 1934-м национал-социализм стал наиболее популярен в массах. Возможно ли было, видя весь этот массовый энтузиазм, свергнуть национал-социалистов и устранить Гитлера, руководствуясь какими-то опасениями, которых масса не в состоянии понять?

Я излагаю здесь ход мыслей, которыми делились со мной многие "озабоченные патриоты", занимавшие самые различные политические позиции. С самого первого дня 1934-го года находилось все больше и больше желающих покончить с этим колдовством, которое грозило свести Германию в гроб. Но сделать это не было никакой возможности.

А тут еще обострялись проблемы, связанные с Ремом. Рейхсвер ощутил угрозу, которой был чреват новый всплеск революционного нигилизма. К сожалению, военные смотрели на все с узкопрофессиональной точки зрения — они видели лишь угрожающее ослабление дисциплины и опасность, которой подвергался недавно начавшийся процесс вооружения Германии. Но было ясно, что рейхсвер готов в любой момент положить конец опасной игре.