Три женщины - Лиза Таддео
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она стала вызывать рвоту над раковиной, а не над унитазом. Рвота в туалете казалась слишком ярким проявлением булимии. Она достигла истинных высот в этом искусстве и стала булимичкой в отрицании. Больше всего ей нравилась ванная комната рядом с гостиной. Когда вся семья садилась смотреть телевизор, ей приходилось искать другое место, но она всегда могла воспользоваться этой ванной после обеда, пока остальные мыли посуду или просто болтали. Семья предпочитала игровые шоу типа «Своей игры» и фарсовые комедии. Просмотр «Аэроплана» для отца был настоящим бунтом против своего воспитания. Как только Слоун слышала смех аудитории, она с тоской смотрела на дверь любимой ванной – приходилось подниматься наверх.
Очень долго никто не задавал вопросов, от которых у Слоун дрожали колени. Ее никто не унижал. Она выработала целую процедуру – мятные таблетки, зубные щетки. Она отлично умела избавляться от слез, наворачивающихся на глаза, когда все было кончено.
Она была рада, что никто не знает ее тайны, но в то же время не понимала, почему это никого не интересует. У нее было множество знакомых, но только двое из них хоть что-то сказали – подруга Ингрид и ее мать. Когда девушкам было шестнадцать, они вместе с матерью Ингрид сидели в гостиной, и мать Ингрид спросила: «Слоун, что происходит? Ты стала просто тощей». Слоун отделалась обычными отговорками. Она сказала, что ест много и не знает, что происходит. Наверное, у нее быстрый обмен веществ.
Она всегда притворялась, что ест много. У нее было несколько надежных уловок. Приходя в чужой дом, она говорила, что сыта, что только что съела бургер с картошкой. И никто не предлагал ей сесть за стол. Когда же обеда было не избежать, она передвигала еду на тарелке, гоняла калорийные соусы туда и сюда, вытирала их хлебом и оставляла кусочки на краю тарелки. Она разрезала мясо на мелкие кусочки и держала вилку на весу, чтобы создавалось впечатление, что она ест по-настоящему. И она постоянно пила. Бутылки с водой, диетическая кола, чай, кофе. В ее руках всегда была чашка или бутылка. Ингрид спрашивала: «Почему ты так много пьешь? Почему ты пьешь так много кофе, соков и воды? Почему ты пьешь так много, Слоун?»
Ответ был прост, но Слоун не смела признаться в этом лучшей подруге. Она голодала.
Лина
Автозаправка в Мурсвилле закрывалась на ночь, но по кредитке можно было заправиться на автоматической колонке. Когда Эйден в тот вечер ушел из отеля, Лина подумала, что никогда больше не увидит его. Каждый раз, когда они встречались, ей казалось, что это последний раз, и каждый раз она страдала. И хотя ей следовало быть довольной собой, она чувствовала, что медленно и тихо умирает.
Они сидели в ее машине – она была больше и новее. Он был невероятно красив, и она не могла представить, что когда-нибудь наступит время, когда ей не будет дела до того, кто еще смотрит на него. Она набралась смелости расспросить о его жене, фотографии которой видела в фейсбуке. Лина была уверена, что его жена гораздо красивее ее. Или была красивее до рождения дочери. Потом она располнела, но все еще была очень горячей штучкой.
В зеленом свете лампочек автозаправки Лина рассказала Эйдену про Эда. Про то, что собирается уйти из дома – или заставить мужа уйти. Она дала понять, что готова сделать это хоть завтра, если Эйден захочет. Она надеялась рассказами о нелюбви к мужу заставить Эйдена сказать то же о своей жене. У Лины снова была менструация, поэтому она расстегнула ему брюки и занялась оральным сексом. Впервые она довела минет до завершения. С Эдом ей удавалось лишь начать, но ему это не нравилось, и он всегда поднимал ее и переходил к обычному сексу.
С Эйденом она не стала останавливаться. Ей хотелось, чтобы ему было хорошо. Впервые в жизни она поняла, что значит заниматься любовью орально.
– Это лучшая вещь на свете! – сказала она. – Господи, как же это хорошо!
И ему понравилось. Она чувствовала, что ему нравится.
– Проклятье, женщина, – прошептал он, – ты меня с ума сведешь! Черт, Лина! Трахай меня! Трахай! Проклятье!
Ее не смущало слово «трахай», но слово «проклятье» резало ей слух. И все же она решила забыть об этом и просто наслаждаться моментом, жить им, ощущать его пенис в своем рту. Какое восхитительное чувство – доставлять удовольствие мужчине, который стал для нее всем!
И тут он кончил. Вкус его был дивным. Она пробовала лишь двух парней, и они были совсем не такими. Кислыми. У одного был вкус лежалого салата. С ними ей повторять это не захотелось. Но, как только он кончил, она ощутила дикую боль. Эйден не заметил, потому что сразу же стал застегивать молнию.
– Можешь идти, – грубо сказала она.
Он остановился и обхватил ее лицо ладонями. Он сказал, что это не просто секс, что для него это серьезно. Он сказал ей все эти чудесные, замечательные слова. Они впервые разговаривали как взрослые. Он не был пьян. Он говорил с ней! Вся боль мгновенно исчезла, как тогда в отеле. Потом она расскажет подруге, что впервые боль исчезла сразу же и бесследно.
О, как же она скучала по таким прикосновениям и любви! Как ей этого не хватало!
Она скучала по большим членам! В ее жизни их было не слишком много. Она росла католичкой и оставалась католичкой. Она была не из тех людей, которые подшучивают над религией, но все же она прекрасно осознавала свои потребности.
Эйден рассказывал, что постоянно работает. Он делает это для своих девочек – одной год, а другой четыре.
Лине было трудно подобрать слова в ответ. Он всегда был таким молчаливым, но сейчас разговорился, а когда молчаливые люди начинают говорить, их слушает весь мир.
А потом он сказал:
– Миссис Пэрриш, нам надо перестать вот так вот встречаться и обжиматься.
Ей захотелось убить его, выпустить ему кишки. За то, что он назвал ее фамилией мужа, миссис Пэрриш. За то, что заставил почувствовать себя полным ничтожеством, принадлежащим другому мужчине.
– Эйден, я бы не назвала то, что мы делаем, словом «обжиматься».
Он улыбнулся:
– Полагаю, ты права, малыш.
– Эйден?
– Да, малыш? Послушай, я не хотел тебя обидеть.
Лина знала, как переводятся сказанные им слова: «Я хочу заниматься с тобой сексом, но я тебя не люблю». На
