Голодная бездна. Дети Крылатого Змея - Карина Демина

— Ты всегда ныла…

— Неправда.

— Цеплялась за мамину юбку. Все надеялась обратить на себя внимание, — голос Найджела теперь был полон презрения. — Не понимала, что с тобой возятся исключительно из жалости.

— Неправда!

— Да неужели? Вспомни, хорошенько вспомни… разве она заплетала тебе косички? Пела песенки? Рассказывала сказки? Или, быть может, осыпала слюнявыми поцелуями? Нет?

Нельзя его слушать.

Нельзя ему верить.

— Не веришь мне? Пожалуйста. Давай позовем Элизу, — и, не дожидаясь согласия Тельмы, он крикнул: — Элиза!

— Слышу.

Она выползла из-под стола, что выглядело бы глупо в иных обстоятельствах. Элиза Деррингер была прекрасна. Совершенна. Словно только что сошла с рекламного постера.

Она поднялась, выпустила подол атласного платья.

Белая ткань. И белая кожа. Белые волосы. Белый жемчуг в них мерцает. И алым пятном — губная помада, темная, в тон огромному рубину, прилипшему к коже.

Элиза разглядывала Тельму столь же пристально.

Поморщилась.

И мушка над губой ожила, переползла чуть выше.

— Она выросла такой уродливой. Найджел, ты был прав, в ней нет ничего от меня, — Элиза мизинцем вернула мушку на место.

…Это платье Тельма помнит прекрасно. Холодный атлас, расшитый тончайшей белой нитью. Вышивка почти не заметна, но при каждом движении Элизы нити вспыхивают, и узор проявляется на мгновенье.

…Ей восемь. Ей снова восемь. День рождения, который Тельма ждала так долго. Целых два месяца она отсчитывала день за днем, потому как мама обещала, что устроит Тельме вечер.

Взрослый.

И ей даже заказали платье у настоящей портнихи. Тельма послушно стояла, пока снимали мерки, и картинки с эскизами ей позволено было посмотреть, правда, про то платье, которое понравилось Тельме — с пышными юбками из органзы, — мама сказала, что оно безвкусное…

— Господи, странно, что кто-то на нее вообще посмотрел, — Элиза присела прямо на стол. Она закинула ногу за ногу, и сверкающий атлас разошелся, позволяя полюбоваться и совершенными ногами, и кружевной каймой чулка. — Я понимаю, что исходные данные были не очень, но разве сложно уделить себе немного внимания? Посетить, к примеру, парикмахерскую. Ощущение, что она сама себя стрижет.

— Ты же знаешь, что так оно и есть.

— Отвратительно…

…новое платье доставили накануне вечера. Из серого шелка. Прямое. Не длинное и не короткое, с узкой каймой кружева по подолу. С отложным воротничком и круглыми пуговками сзади.

И мама осталась довольна.

— Ты похожа на юную леди, — сказала она, когда Тельма примерила наряд. Элиза сама подобрала волосы и поморщилась. — С ними тоже придется что-то сделать…

Из зеркала на Тельму смотрела бледная, слишком уж бледная девочка.

Некрасивая.

Уродливая даже.

— А если заколоть… вот так? — мама говорила не с Тельмой, а сама с собой. — Или все-таки парик?

— Я не хочу парик!

— Твои волосы, дорогая… они слишком…

— …а эта ее привычка сутулиться? Да я безумные деньги платила, чтобы ее учили держать осанку… — нынешняя Элиза говорила с презрением. — Но теперь смотрю и понимаю: деньги потрачены зря. Знаешь, я даже рада, что умерла…

— Она просто не умеет заботиться о себе, — встрял Найтли.

Дверь.

Тельме необходима дверь, чтобы выбраться. А призраки — это бесплотные тени, не способные причинить вреда. Если, конечно, Тельма сама им не позволит.

А она не собирается позволять.

Ей больше не восемь.

Она притворилась спящей, а нянька поверила. Ей нужно было уйти, и Тельма позволила. Она еще лежала в постели, прислушиваясь к тому, что происходит в доме.

Платье оставили в гардеробной Тельмы. И там же, Тельма знала, пряталась шкатулка с ножницами и иглами. Она ведь была неаккуратна и постоянно портила одежду, а няньке приходилось зашивать. И раньше это обстоятельство огорчало Тельму, ей вовсе не хотелось гореть в аду за порванные чулки, но сейчас все иначе… ведь завтра вечер.

Ее, Тельмы, вечер.

А платье скучное.

Серое.

И несмотря на всю кажущуюся взрослость, Тельма выглядит в нем малышкой. Ее вновь будут щипать за щеки, приговаривая, что она выросла.

Нет, она должна что-то сделать.

К примеру, пришить бант.

Из чего?

А из атласных лент, которые можно срезать с капора. Все одно он слишком мал стал, и няня сказала, что отнесет его в приют для бедных детей. Туда уже ушло пальтишко Тельмы, красное с золотыми пуговицами, и сапожки ее, и три куклы, потому что Тельме пора уже думать по-взрослому, а взрослые девочки не в куклы играют, а читают священные книги и молятся.

Молиться ей не нравилось.

Она подвинула стульчик. Шкатулка стояла на верхней полке. И ножницы в ней отыскались. А еще нитки, иглы и бусины. Тельма работала до рассвета. Все пальцы себе исколола, зато унылое платье стало куда более интересным…

…маме не понравилось.

…мама с утра была слишком занята, чтобы поздравить Тельму, уехала на съемки, так сказала няня. А она не считала день рождения поводом менять привычный распорядок. В гардеробную, конечно, заглянула, но платье Тельма благоразумно в чехол убрала.

Няни она побаивалась.

— Пока ты празднуешь и веселишься, — та зачесывала волосы гладко и косы заплетала тугие, — другие дети страдают. У них нет ни каши, ни какао…

— …и до сих пор страдает. — Элиза поморщилась. — Вот сколько можно носиться с памятью, а? Найджел, ты был прав. Мне сразу следовало избавиться от нее. Отправить в частную школу.

— Но ты не отправила, — Тельма усилием воли избавилась от воспоминания.

От того воспоминания, в котором у мамы шелковое белое платье и жемчуг в волосах. А у Тельмы нет платья. Она его испортила.

Сама виновата.

Она наказана.

Не будет вечера… нет, он будет, но пройдет без Тельмы. Всем скажут, что она заболела.

— Девочка становится совершенно неуправляемой, — голос няни сух. — Вам следует принять меры.

— Это всего лишь платье… надо было заказать два…

— …знаешь, почему я ее оставила, Найдж? Потому что в школе ее стали бы сравнивать со мной. Бездна милосердная, вот представь, эта бледная моль — и дочь самой Элизы…

— Ты не она! — Тельма очнулась. — Слышишь? Ты просто… ты — это я… используешь мои страхи…

— А чего ты боишься, деточка? — ласково поинтересовался Найджел. — Может, правды? Твоя мать была слишком занята собой, а ты идеализировала ее образ. На деле же она вовсе не любила тебя. Держала рядом, потому что ты была слишком жалкой, чтобы отослать… правда?

Элиза кивнула.

И камень на ее груди вспыхнул алым глазом.

Камень.

Она не любила это украшение. Прощальный дар, так она говорила… и прятала его среди прочих.

К платью он тоже не идет.

Жемчуга — да.

Подвеска с прозрачным бриллиантом-каплей. Или то, немного тяжеловесное ожерелье из белого золота, тоже… но не рубин.

Чересчур агрессивен.

И мрачен.

— Ах, деточка, — Найджел Найтли причмокивает губами, — тебе не камнями любоваться надо. Ты должна осознать правду.

— Именно, — фальшивая Элиза согласна с ним.

А теперь Тельма знает, что это воплощение Хаоса, оживленное ее же памятью и страхами, фальшивка, вся, от жестких локонов, до металлических набоек на туфельках.

Она иллюзия.

И подсказка. Дверь, в которую придется выйти, нужно лишь понять, как именно этой дверью пользоваться.

— Даже то, с каким пылом ты копаешься в прошлом. Неужели в твоей жизни нет дел поинтересней? Допустим, ты узнаешь, кто убил твою мать. Хотя ты же знаешь! Ты беседовала с исполнителем… и что? А ничего! — Найджел хлопнул в ладоши, и от звука этого стены кухоньки пошли рябью. — Ты слишком слаба и труслива, чтобы привлечь эту засранку к ответственности. Нет, ты удовлетворилась малостью и убралась.

— А что мне стоило сделать?

— Как что? — возмутилась Элиза. — Отомстить! Кровь за кровь… ты боишься крови?

— Нет.

— Боишься. И смерти…

На белом атласе проступили красные пятна.

— Ты прикрываешься словами о справедливости, а на деле ты просто не способна жить иной жизнью. Вот и вцепилась в мою смерть. Думаешь, мне не все равно? Та девка… Гаррет… еще кто-то? Да какая разница! Я мертва!

Камень призывно мерцал.

А пятно расползалось. Элиза не замечала его, она сидела, покачивала изящною ножкой.

— Я похоронена. И давным-давно сгнила. Если что и осталось, то кости и волосы. Тебе ли не знать, маленькая заучка. Так что мне за дело до правды? До твоих жалких попыток расковырять гнилые секретики? Признай уже, ты делаешь это не ради себя.

— Допустим.

Еще шаг.

Тельма выкинет из головы все, кроме этого треклятого рубина, подаренного… а кем, собственно говоря? Мама знала, но Тельма… нет, если бы знала Тельма, это знание сейчас бы выползло. Но рубин — это важно.