Тайны Далечья - Денис Юрин

Веселый детский смех всколыхнул пожухлые травинки, колокольчиком прозвенел в дупле столетнего дуба, раскатился горошинками по промерзшей за ночь земле, расшвырял опавшие листья и уже хотел двинуться дальше в лес, где за стволами деревьев и в причудливо переплетенных ветвях что-то поблескивало, будто чьи-то любопытные глаза внимательно следили за происходящим. Но вдруг оборвался, замер внезапно, а потом и вовсе пропал, словно и не было его.

– Веселитесь, дармоеды? – визгливый до рези в ушах женский голос разорвал в клочья лесную тишину. – Дома дел по горло, а они тут прохлаждаются! Ладно Фимка, малой еще, а ты-то, жердь окаянная, замуж скоро, а ей все игрушки! За что мне такое наказание! У всех дети как дети, а у меня пеньки с глазами, коряги безрукие, только бы им бегать да забавляться! Танька, кому говорю, марш домой!

Тоненькая фигурка девочки-подростка, закутанная в дырявый платок, от страха съежилась и стала совсем маленькой, детской. Понурив плечи, девочка побрела к деревне, ведя за руку младшего братишку, испуганно переводящего огромные глазищи с сестры на мать.

– Чаво гляделки вылупил, спиногрыз?

Заскорузлая рука с неровно обломанными ногтями, огрубевшая от тяжелого крестьянского труда, привычно размахнулась для подзатыльника, малыш зажмурил глаза… Но удара не последовало. Крестьянка внезапно поскользнулась на мерзлой траве и со всего маху шлепнулась на землю, разразившись громкими сетованиями на свою несчастливую жизнь, перемежая их грубыми ругательствами.

Когда заигравшиеся на лесной опушке детишки в сопровождении все еще изрыгающей проклятия мамаши скрылись за скрипучей дверцей ближней к лесу избы-развалюхи, из-за деревьев показался здоровый мужик в распахнутом кафтане и без шапки, заросший и лохматый, похожий на медведя. Задумчиво посмотрел вслед детишкам, головой покачал да что-то под нос себе пробормотал.

Жизнь у Танюшки была нелегкой, хотя и не намного хуже, чем у подружек. Пока отец, охотник Агафон, жив был, жили они распрекрасно. Отец никогда из леса без добычи не возвращался, охотником был знатным, на медведя в одиночку ходил. Иногда рыбачил на озере, даже дочку с собой брал, хоть мать и ворчала, что не девичье это дело. Но вот чуть меньше года назад, прошлой зимой, повадились по ночам волки в деревню: то курятник разорят, то в хлев заберутся. В деревне, почитай, ни одной собаки не осталось. Их верный Трезор одним из первых пропал, защищая хозяйское добро. Очень горевал Агафон, потеряв лучшего друга. С Трезором они неразлучны были, вместе охотились, вместе по лесам бродили. И поклялся Агафон извести проклятую волчью стаю, за друга четвероногого отомстить да и жителей деревенских от напасти избавить. Мужики деревенские вместе с ним собрались, вооружились, кто чем мог, и пошли в лес по следам волчьим. Три дня и три ночи не было о них ни слуху ни духу. Волки тоже по ночам деревню не навещали. А на четвертый день после полудня приполз один из охотников. Израненный, оставляя за собой на снегу широкий кровавый след, едва добрался он до своего дома и испустил дух, успев прошептать: «Они придут… Берегитесь… Уходите…»

А куда уходить? Хоть и невелико добро в избенках, а бросать жаль. И зима на дворе. Без тепла, без еды идти куда глаза глядят, с детишками малыми, значит, на верную смерть всех обречь. Собрались старейшины, посовещались да и решили зиму в деревне переждать, а там, как получится. И стали деревенские обитатели жить на осадном положении. Люди на улицу даже днем выходить боялись, а уж как стемнеет, так все из дома и носу не кажут, деревня словно вымерла; по ночам же лежали без сна, прислушиваясь к леденящему сердце волчьему вою. Скотины в деревне вовсе не осталось, были случаи, что и люди пропадали, кто по глупости из дома выходил али засветло домой не добирался. Изба Танюшкиных родителей на опушке леса стояла, им страшнее всего было по ночам. Чаще всего они даже не ложились спать, сидели всю ночь втроем, тесно прижавшись друг к другу, и мать рассказывала детишкам сказки. А засыпали, только когда с унылым серым светом сонного зимнего утра затихал, удаляясь, жуткий вой и тишина заботливо укрывала измученную за ночь деревню. Днем, выбираясь, чтобы снег разгрести да воды набрать, видели они вокруг своего дома непрерывные цепочки следов волчьих, словно вся стая кружила около избушки. Танюшке врезалась в память прошлая зима, но как-то странно, не отдельными днями, похожими друг на друга, как скупые капли воды, которые они с братом роняли друг другу на руки, умываясь, а целиком, одним длинным серо-черным днем или черно-серой ночью, не разобрать. Ей почему-то казалось, что солнечных дней не было той зимой вовсе.

Когда же наконец первые лучи бодрого весеннего солнышка осторожно прокрались в осажденную деревню, волки вдруг пропали. Еще несколько дней жители по привычке сидели по домам, а потом начали осторожно выползать на солнышко, разглядывая друг друга со страхом и недоумением, с трудом узнавая соседей и родственников. Плач и стон несколько дней стояли над разоренной деревней: голодные, изможденные люди сетовали на горечь потерь: кто в лесу сгинул, кто от голода али со страху помер. Живности у людей больше никакой не было, даже крысы покинули голодающую деревню, хотя, казалось бы, куда им деваться, крысам-то?

Надо было жить дальше, и люди объединились в общем горе, собрали все ценное, что у кого было для обмена, и снарядили нескольких мужиков в соседние деревни. Если бы и они сгинули в лесу, не вернулись, тогда все, осталось бы только пропадать. Но они вернулись. Привели несколько лошадей и коров, привезли на подводе семенное зерно. И всей деревней взялись за работу, отгоняя призрак голодной смерти все дальше и дальше, за темный и страшный лес, прозванный в народе Заповедным.

Когда в полях зазеленели первые всходы, а в людских сердцах проклюнулись робкие ростки надежды, появился в доме Анфисы, Танюшкиной матери, огромный страшный мужик, лохматый, похожий на медведя. Был то Данила, местный мельник, которого в окрестных деревнях считали колдуном. Народ его побаивался, но не избегал, куда ж крестьянину без мельницы? Слухи о нем ходили разные. Но слухи слухами, их заместо хлеба в рот не положишь, а хлеба без муки не испечь. Так что мужики деревенские перед Данилой шапки ломали, разговаривали уважительно, намеков разных на нутро его колдовское не допускали, а что бабы при встрече с ним крестились торопливо да на другую сторону дороги перебегали, так кто ж на баб смотрит? Дуры, что с них взять-то. Да и Данила особо с бабами не общался, зыркнет пронзительным черным взглядом из-под густых бровей, самые смелые Да болтливые притихнут, язычки-то свои ядовитые поприкусывают и прочь поспешают, сразу о делах неотложных вспомнив. То, что он самолично с бабой поговорить явился, было событием из ряда вон выходящим, и Танюшка хорошо помнила, как побелело от страха лицо матери, как вцепились в край стола ее худые, костлявые пальцы.